| |
ЭПИГРАФ-ЭКСПРОМТ
Расскажу Я вам, ребята,
как счастливо жизнь прожил,
как на поприще искусства
буйну голову сложил.
Как Крестителя на блюде
Мя зарезал глас молвы.
И пою Я добрым людям
всё теперь без головы.
2001
ПСАЛМЫ
I ПСАЛОМ
Настанет Великий день,
и час подойдёт урочный –
и скорчится век порочный,
сгорая, как в полдень тень.
И выйдут из тьмы веков,
из дьявольской круговерти,
хранители искр бессмертья
и снимут с нас бремя грехов.
И святость польётся тогда
на землю из тайных храмов,
как будто вода из кранов,
завёрнутых невесть когда.
И снимется с глаз печать,
отринется прочь наважденье.
За горе и заблужденье
не станут уже умирать.
И страхи не смогут звереть,
и вдруг онемеют иуды,
и праведники не будут
в печах халдейских гореть.
И силы не будет сердец
озлобить у богоборцев,
и наречёт миротворцев
сынами Своими Творец.
1990
II ПСАЛОМ
Не фарисейский гнёт
(моленье – как гульба),
но Бога досягнёт
безмолвная мольба.
Невзрачен и немил,
взалкал тать и гордец
узрети в Боге мир –
и вразумил Отец:
без лесен и стропил –
а поднял из глуши!
Безбольно истребил
бесчадие души.
И вижу из окна,
от радости с бедой,
созвучие огня
с землёю и водой.
Гитары сжавши гриф,
неловкий перст исторг
небес иероглиф
как песенный исток,
где яви суть оплот –
незримая страна,
где гусли – Моя плоть,
и сердце – как струна.
Мне, в веке гоготни
свободному в узде,
не нужно беготни,
чтоб сразу и везде.
И раньше корня плод
уже и не претит.
Сквозь тлеющую плоть –
нетленному придти.
Начала и конца
несть в сердце и вовне
дыханием Отца.
И лик Его во Мне.
2005
III ПСАЛОМ
Посвящение Храму Культуры
Да будет мир в стенах твоих,
благоденствие в чертогах твоих!
Ради братьев моих и ближних моих
говорю я: «мир тебе!»
Ради дома Господа, Бога нашего,
желаю блага тебе.
Псалом CXXI
Уют от бурь украл-достал
буржуй-громила.
А нищим бури – пьедестал,
а не гробина!
Во тьме кромешной выжили,
не зная броду,
и из злословья выжали
живую воду.
И с влагой сей бесплатный кран –
для всех не тесен,
из вещих дум восстал наш Храм,
из вольных песен.
Так тьму рванула пополам
сердец Основа:
и стены в Нём и купола
сложило Слово.
Непротивленья дав обет,
держали мазу,
в душе, обугленной от бед,
растя алмазы.
Я в хлад бестрепетно войду
печи гееннской –
ведь наши вены и во льду
с огнём вселенским!
Мы в стужу сладостно грустим
о дне весеннем
и всех мучителей простим
их воскресеньем.
Бедою песням пособя
животворящим,
мы миру отдали себя –
и мир обрящем! –
Ведь без овчарок, без охран,
для всех не тесен,
из вещих дум стоит наш Храм,
из вольных песен!
Так тьму рванула пополам
сердец Основа:
и стены в Нём и купола
сложило Слово.
2007
ОБЕТОВАНИЕ. IV ПСАЛОМ
...И из уст Его выходил острый
с двух сторон меч.
Откр., 1:16
Каторжник и в день недельный,
ратник без погон –
но Аз есмь сосуд скудельный,
в ком живой огонь!
Песенной бесову прелесть
кровию залью,
запалив в ночи, чтоб грелись,
новую зарю.
Путь псалмам из плотской гнили
в воды Жизни дан.
Ну а Я им и Вергилий
и суровый Дант.
В тлене мокром,злом и чадном
тьму псалмом полоть
и пожрети беспощадно
тлеющую плоть.
Отпустить гнилым, раз сытость
гнилью получал,
и навеки смерть рассыпать
прахом по лучам.
В душу живу, в смертный остов
вбить с обоих плеч
глас Мой – обоюдоострый
Сына Божья меч.
2007
БРОДЯЖИЙ ПСАЛОМ (V)
Юлии
Бросим, горя Несказуемым Именем,
Лепт распоследний во Храм:
Судьбы свои Геродотам и Пименам,
Души – семи ветрам!
Нищие духом и участью бедные,
Век Наш бедою надут.
Но на горбушку Нам грошики медные
Ангелы подадут!
Босые есмы в чертогах, в урочищах…
Что же, и это пройдёт.
Но коль Душою вздохнём кровоточащей,
То до Небес дойдёт!
Нашей морокою малой, «морошкою»,
Огненный Дух пробуждён:
Песней раёшною, по-скоморошьему,
Чин естества побеждён!
Мы невеликими будем у родины,
Родину не объедим:
Стогны и сонмы стезёю юродивой
Минем – сим победим!
2010
ПСАЛОМ СОКРУШЕННЫХ*, ИЖЕ УТЕШАТСЯ (VI)
Посв. Александру Урису
А Нам на кресте и в полвздоха не дышится,
А Бог Саваоф и не глянет сюда.
Но после Голгофы удачнее пишется,
И сальдо с того в Нашу пользу всегда.
И твари за Нас седмиглавые молятся,
Егда адским полымем пасти зажглись!
И всяк Наш глагол мимо Бога не молвится,
И Мы от того во уме не зашлись.
Мы вздорные змии и буйные голуби.
Обидой священною сердце горит.
И пятки, и думы, как водится, голые.
И петелев глас Нас за что-то корит.
Горят очеса ко Престолу Всевышнему,
Пусть длани пробиты и души врастяг.
И паче царей земных станутся лишние.
И Бог оправдает, и люди простят.
2011
*Сокрушение (старослав.) – плач о грехах, скорбь.
ПСАЛОМ ИЗГНАННЫХ, ИХ ЖЕ ЕСТЬ ЦАРСТВО НЕБЕСНОЕ (VI)
С новой зорькой прогляни,
Брань на всех заборах!
Как Нас кляли-прокляли
На семи соборах!
Век сей – мёртвая трава,
Адский луч палящий! –
Твоеручный ад – дрова
В топку Душ парящих!
Поперёк твоих грязей
Аз един неспорящ
Средь ереев и князей
Подзаборных сборищ.
Не под гиканье в строю,
Шум окрест создати, -
И на месте постою,
Чтоб не опоздати
В град Небесный, что вберёт
Убыль – превращеньем,
Чтоб Мой каждый шаг вперёд
Вышел возвращеньем.
Милостью необорим,
Пред слезою – твёрдый,
Грозен ноне Третий Рим!
Аз же есмь Четвёртый,
Где, таи и не таи,
Сам еси свой суд!
Где все званые Твои –
Избранные суть.
2011
VITA NUOVA. VIII ПСАЛОМ
Огнём забили поры
и душ не пережгли.
Мы бросили опоры -
и бездны перешли.
От злата и от стали
Мы тихо убрели.
Мы от всего отстали -
и всё приобрели.
Ковчежное катанье
качает Нас слегка
не клаки клокотаньем,
а мужеством цветка,
которым, весь напитан,
без рук узор прядёт,
под сапогом-копытом,
знай, в небеса грядёт.
А миру жить – не плакать
и жил не растянуть,
в грязи удачно плавать
и в чистоте тонуть.
Молчанием избудем
его хулу и лесть,
не скажемся, но будем,
коли уже Мы есть.
24.11.2012
РУССКИЕ ПСАЛМЫ
I РУССКИЙ ПСАЛОМ
Посвящение Владимиру Жилкину
В небо путь безжалостен и тесен,
хоть и нету благодатней доли.
На крылах сквозь тьму прозябших песен
проплывём бездушные юдоли.
Зреют в душах день уже не первый,
хоть и нрав без устали уросит,
адаманты, яхонты и перлы.
Только бисер свиньям бы не бросить.
Тьме простим, учуяв скорый полдень –
нам ли ввысь с обидами ломиться,
коли зрети очно лик Господень!
Только бесам бы не поклониться.
Убежим урчащих чревом буден.
Но, когда восстанем из геенны,
и в превыспренних не позабудем
муки всех безвинно убиенных.
Восприяв, как милость, униженье,
слезно вымолим, не взвидя света,
не ярлык от хана на княженье –
долю Сергия и Пересвета...
...Божьей лествицею заплетаем
вурдалачьи похоти и ковы.
Помолясь, небось не заплутаем
по дороге к полю Куликову.
2004
II РУССКИЙ ПСАЛОМ
Посвящается Андрею Дейнису
Где мудрец? где книжник?
где совопросник века сего?
Не обратил ли Бог мудрость
мира сего в безумие?
1-е послание к коринфянам
ап. Павла, 1:20
Мы каиновы сбросили кафтаны,
на чёртов клин сколоченные нам.
Ненажитых фрегатов капитаны,
как посуху шагаем по волнам.
По водам оседающего мира,
порвавши злую атомную цепь,
торопимся мы ввысь и вглубь и мимо
евонных тронных и кабацких цен.
Возжаждал мир – и пил нас до кровинки,
ни капли не оставил на потом.
Мы – Богу обречённые травинки,
проросшие мольбою сквозь бетон.
С чужих отёков и своих окалин
сломавши зубы о мирской орех,
сей плод от древа знания о камень
расшибли мы как первородный грех.
Мы совопросных века сбили зуммер,
хотя и дул в нас аэры Борей.
Всю мудрость века сдюжило безумье
юродов мытарей и рыбарей.
Залечены, хоть и без полаганья,
живящим ядом смертоносных ран,
раздали пропуска на балаганье,
узревши душ нерукотворный храм.
У князя мира доли не спросили,
целя сердца надзвездной высотой:
сияющей нам во Христе Россией –
вселенской Незакатной Красотой!
2004
III РУССКИЙ ПСАЛОМ
Ты не знаешь, какою любовью
Я хотел всё, что есть, полюбить,
Ты не знаешь, какому злословью
Не далось это чувство убить.
Владимир Жилкин
И вложи во уста Моя песнь нову,
пение Богу нашему.
XXXIX псалом, ст. 4
Словно сыч одинокий в ночи Я
всё башкой бесталанной седел.
Всё сидел и сидел на печи Я,
даже Муромца пересидел.
От ухабов, ушибов, уронов
Мне и разум и сердце свело.
Но перо, аки жезл Ааронов,
выводя письмена расцвело.
Вышней силой и радостью пышет
и, десницу ведя за собой,
Голубиную книгу Мне пишет,
что повыслал Небесный Собор.
И крылами сгребает все сразу –
да за пазуху все за Мою –
сладко-горькие вещие сказы
птица знающая Гамаюн,
девы ликом смеётся Мне яро:
«Знай и верь, грешная борода:
Китеж-град не пропал Светлояром,
за Непрядвою пала Орда.
О псалмы иступились дурманы,
коль молитва к мечам задана,
отступились пока басурманы,
обессилел пока сатана.
Расточились лукавые чары,
не зарезана Песня, не трусь,
воздыми Её, Божию чару,
за Святую и клятую Русь,
чтобы девою с красною вестью
по заречным лугам босиком
побежала по жилушкам Песня
далеко-глубоко-высоко.
Адов огнь и небесные беги
воздымают до века права.
Радости человеков и беды –
всё лишь в Божию печку дрова!»
Так крылами сгребает все сразу –
да за пазуху все за Мою –
сладко-горькие вещие сказы
птица знающая Гамаюн.
2005
IV РУССКИЙ ПСАЛОМ
Посвящение Александру Урису
Начати же ся тъй пeсни
по былинам сего времени...
Мы средь княжеского пира
веселились, как тужили:
бешенство земного мира
сердца мукою тушили.
И – на глад неугомонный
был ли грошик медный, нет ли –
с душ, осиленных мамоной
рвали мы Иуды петли.
Сердца пламенные струи
в песнь живую стоны вили –
и волхвующие струны
сатану остановили.
С боли певческой не спросят
бесы каиновой пробы!
В темь кромешную не сбросят
нас повапленные гробы!
Пусть же вольно днесь и присно
Песня двигает горами!
Новой Песнью, старой – тризной,
будто пашенку взорали!
Абы ведьма, бес и леший
Бога и себя бояли,
рцы, ни комонный, ни пеший, –
токмо песенный – Бояне:
«Беса с ангелом сведу Ей -
волю Божью в голос нежить.
И возлюбят Русь святую
половчин и печенежин.
Ею тридевятым странам
нас о дружестве просить и
всем, не помнящим родства, нам
Имя Божие кресити.
Смерти песенной заплатой
соскребя муторны ласки,
о Христе уже заплакал
и болван тьмутороканский.
В громогласии подложья
несмолкаем, как учили,
щекот славий – свечка Божья
воску ярого в пучине!»
2007
БЕЛОВОДЬЕ. V РУССКИЙ ПСАЛОМ
Посвящение Владимиру Илляшевичу
Что ль, с кручины мы видали:
чист от торжищ и от мыт,
остров белыми водами,
как душа слезьми, обмыт.
Сыплют выси звездным звоном
предо Мною и за Мной,
а на Беловодье оном
Ирий, сиречь рай земной.
Кус земли – Вселенной остов,
прибыль праведным с утрат –
распахал Ярило остров
светом Хорсовым с утра.
Долей – в радости как в муке –
во плоти душа видна! –
возросли Дажбожьи внуки
взорами от звезд до дна.
Здесь, с безгрешною опаской,
отворил небесный кран
не татарский, не лопарский –
святорусский светлый край.
С песенным огнём по жилам
ратай здесь и ратный муж.
Нету бесам на поживу
отродясь червивых душ!
Божий враг своё отблеял
и не застит белый свет.
Отличить зерно от плевел
просто, ибо плевел нет!
Ни Кащеи, ни Полканы –
не надёжа, не оплот
тем, кто песнею взалканной
сытят душеньку и плоть.
Вражьи искусы избыли,
что шипами отросли –
все, что будут и что были,
прахом с пяток отрясли!
Адский огнь в крови потушен
на сиротские гроши.
И не рыщут здесь по души
государевы шиши.
Каина тавро по-новой –
ни к груди и ни к челу.
И конвойный песий норов
тоже вроде никчему.
И про Ирий сей юдоли
Аз, рекущий, написах:
«Здесь любой пребудет волен –
в кандалах и в Небесах!»
Зван и я принесть посулы –
да не проклятым почтусь! –
да с мятущимися всуе
всё считаюсь, не сочтусь.
Но ужо себя допросит
нрав Мой – пламя на ветру, –
норовя украсть да бросить
весь блудливый навий труд –
да и в край – медовы дали, –
что от торжищ и от мыт,
будто белыми водами,
благодатию обмыт.
12.04.08.
VI РУССКИЙ ПСАЛОМ
Кому повем печаль Мою...
Дни безгрешные как гроши прожиты.
Вновь плюют в Христа распятого жиды.
Бес залётный на иудины рубли
с бесами же Русь немою погребли
и уселися на домовине сей,
как татарове на Калке на князей.
Литургию правят мытарь и торгаш,
гопы-стопы, ваших нет и баш на баш.
То ль молись теперь нам, то ли посылай,
коль словес замест угоден песий лай.
Но Распятому смерть смертию попрать,
а иудам налететь на Божью рать
да от огненных клинков им - наполы,
чревобесию - с мальвазий на полынь.
И Державе домовину развалить -
лишь как следует плечми пошевелить,
чтобы всяк Непоклонившийся возмог
отрясти хвостатых с занемевших ног,
прпобудить в груди с гортанью Божий зык:
колокол наш вечевой - родной язык.
01.09.08.
ГЛАГОЛОМ ВЕТХОГО ЗАВЕТА
НА РЕКАХ ВАВИЛОНСКИХ
При реках Вавилона,
там сидели мы и плакали,
когда вспоминали о Сионе.
136 псалом, ст. 1
Сидели мы на реках Вавилона
и плакали, воспомнив про Сион.
Не выдержав позорного полона,
умолкнул наших арф прозрачный звон.
И души наши в горе огрубели.
И быстро пламень жизни в нас угас.
И только боль о нашей колыбели –
поруганной земле – питала нас.
Сердца наполнив мукой нестерпимой,
пыталась нас, бессильных, добивать:
что Богом избранным сынам Солима
ничтожество людское познавать
всегда: сегодня, завтра и вовеки –
к избранникам всегда особый счёт!
И этот плен на вавилонских реках –
не самое ужасное ещё;
что скоро нас в грядущее безумье
поволочёт как труп бесстрастный рок,
и наконец людское скудоумье
безжалостно догнёт в бараний рог,
когда уже навечно в путь неблизкий
затянет нам на шее поводок
и по миру отправит италийский,
пока ещё ничтожный городок.
Сказали нам мучители халдеи,
глумясь над безысходною бедой:
«Пропойте песнь Сиона, иудеи!
Повеселитесь на земле чужой!»
Но мы в ответ лишь горестно молчали,
провиденьем таким потрясены.
Немели арфы в горе, не стучали
в кимвалы мы под спудом тишины...
1987
ВАЛТАСАР И ПРОРОК ДАНИИЛ
Валтасар, что не Бога молил, а кумир,
учинил в Вавилоне невиданный пир,
вдруг почуяв внезапную слабость души,
укрепиться хвалой царедворцев решил.
Сам сосуды израильские он сквернит,
и вельможам и жёнам сквернить их велит.
Славят мерзких богов, медных и золотых,
деревянных, железных и всяких других,
что прощают им алчность, жестокость и блуд
и врагов на посмешище им предают.
Славьте, славьте пышнее нестрогих богов,
а не-то вам не выпутаться из долгов
и узреть оскуденье родимой земли
и прозреть то, на что вы её обрекли,
а не-то к вашим душам свалиться вам в плен,
содрогнуться, увидевши душ этих тлен.
Но под чёрный тот вой небесплотных теней
начертались слова вдруг на белой стене,
словно высший судья в это капище влез,
начертались слова "мане, текел, фарес".
И, уже не внимая хвалебным речам,
царь вдруг косноязычно в толпу закричал:
«В багряницу немедля одену того,
кто мне смысл объяснит написанья сего!
Вижу: что-то ужасное смысл сей таит,
и похмелие тяжкое мне предстоит!»
Но запнулись мгновенно халдеи-льстецы,
замолчали гадатели и мудрецы –
их забота – хвалой государя целить,
а не мудрости миро на язвы цедить!
Но послышался голос от дальних дверей,
и сказал Валтасару пленённый еврей:
«Время всем нарождаться – и всем умирать.
Время делать долги – и долги отдавать!
Долго жил в Вавилоне без Бога народ,
но пришёл час расплаты, пришёл твой черёд!
И безверие Бог никому не простит
и надменность неверящих в прах обратит!
За грехи за свои будет стёрт Вавилон,
как Содом и Гоморра, и отдан в полон!
И в живых не останется в нём никого,
и завоют шакалы в чертогах его!
И могильная город покроет трава.
Вот что значат, язычник, все эти слова!
Но да будет твой жребий грядущим пример:
пусть страшится безбожный тиран-лицемер!
Пусть страшится речистый, горластый пророк,
коль хоть раз клевету велеречиво изрёк
и для вящего смысла бессмысленных слов
беззащитных людей почитал за рабов!
Но назначил день мщенья всевидящий Бог!»
В ту же ночь Валтасар от удушья издох.
И всегда Валтасаров и весь их приплод
Даниилово слово в погибель сведёт!
1988
ИЕРЕМИЯ НА РАЗВАЛИНАХ ИЕРУСАЛИМА
Вот разверзлись бездны Божьего отмщенья,
поглотили город скверны и греха.
Лезут иудеи, словно мыши в щели.
От ерусалимских стен одна труха.
Дважды застилала Иудею гарь.
В третий раз явился вавилонский царь.
Тяготился город истиною Божьей,
тяжкой и суровой, и простой, как свет,
и сводил с скрижалей Божьих осторожно
знак уже минувших и грядущих лет.
В прахе Самарии и не разглядел
жребия Солима или не хотел
глянуть в эту пропасть – нежная порода! –
в воды беззаконья правил зыбкий плот.
И, кадя Ваалу «вестники народа»
торопливо жрали незапретный плод,
набивая чрево сразу на весь век.
Как в стыда забвеньи скушен человек!
И теперь, зарывшись от деяний гиблых,
под горой Сиона сочиняют речь
потные провидцы, чтоб в земле Египта
от меча Господня блуд свой уберечь,
чтобы все счастливо избежали мук,
чтоб благополучно грех сошёл во тьму.
Собственной блевотой снова охлебались:
ну, на дармовщинку что ж и не пожрать!
И шагает в ногу, проницая дали,
как на бой на первый отщепенцев рать.
Что ж, коль лаве рока по их судьбам течь,
то и Мне подставить голову под меч,
чтоб под гневом Божьим, разделив их боль,
рухнуть под камнями за свою Любовь.
1988
МОИСЕЙ
Сорок лет Боговидец за Богом идёт,
волочится за ним соплеменников сброд
день и ночь, как за факелом в тягостной мгле,
чтоб народом предстать на свободной земле!
И всё мало их злобы и муки ему:
сорок лет истязает их, чтобы во тьму
злых песков им валиться опять на ходу –
обречённо-безжалостен страждущий дух!
И всё тянется жребий, и час не пробит
Иисуса Навина коснуться рукой.
А прови́денья злее смертельных обид
и за гробом не вручат пророку покой.
Нестерпимо слепых Боговидцу вести,
когда каждый слепой на великом пути –
в суеверьях погрязший чванливец и трус.
А внимать Боговидцу – невиданный труд!
Ведь свобода страшна им, вчерашним рабам!
Непривычно и жутко их рабским горбам
без плетей и без каменных гибельных плит
для вершин и подножий немых пирамид.
И бессильнее всё Слова Божьего жар,
и всё легче Его их безумьем тушить!
И могуч и нетленен мучительный дар –
одиночество, крепость великой души!
Ей от века назначено только лишь ждать
озаренья грядущих, способных понять
провозвестника истины через века.
Будет вера его и для них высока.
Не подёнщина это в закланьи тельцов,
не натужные вопли духовных скопцов
на живой истукан, на возмездие скор.
Его вера – Любовь и извечная скорбь.
...Впереди Ханаан – жизни цель и табу.
Песня сложена, даден закон до поры.
Разделить остаётся провидцев судьбу –
одному умереть на вершине горы.
1989
САМСОН
Филистимляне жертву Дагону несут
за подарок вершить всей толпой грозный суд,
умиляются мощью Дагона,
что им подлостью выдал Самсона!
Исполин ослеплённый недвижно стоит,
величайшим позором в их торжище вбит.
И бессильны могучие руки
от душевной невидимой муки!
С бабой глупою силу и разум проспал,
хуже младеня на ровном месте упал,
вдохновляя бессильем убогих,
на расправу столь жадных и строгих!
«Где твоя сумасшедшая сила, Самсон?!
Бабьей хитростью кончился ужасов сон!» –
улюлюкает племя подонков.
Но не вырваться к ним из потёмков!
На ослов он жалел и удара меча,
челюстию ослиной круша их с плеча
без подмоги на племя пугливых.
Ведь великая сила брезглива!
На брезгливости этой сей мир и стоит,
хоть и всякую силищу подлость громит.
Мир ещё уповает на что-то,
раз хватает ей, твари, работы.
«Дай Самсону, Господь, миг Самсоном побыть,
чтобы немощью плотской души не сгубить,
чтоб уйти от житейского краха
не скотом, ошалелым от страха!»
И погиб под обломками лучше, чем жил.
Смертью славною главное в жизни свершил.
Над юдольным натешившись страхом,
сила духа восстала над прахом!
1989
ПРОРОК ИЕРЕМИЯ
Душа без устали скорбит
в предвиденьи горчайшей чаши.
Но кто ж ещё собрату скажет,
что он, живой, давно убит?
Живёт убитым, но за то
он на убийц не негодует –
уста нечистые целует
и душу продал за ничто.
Вступив на мерзкие стези,
он веселится зло и бодро.
И опротивел брат Мой Богу
за то веселие в грязи.
Призывов дьявольских в ночи
что может быть стыдней и гаже?!
Но гласа Мой собрат не кажет,
он обворован и – молчит.
Чела собрата Моего
в ночи сомненья не настигли,
и тени смертные подвигли
себя в святители его.
Людские жертвы ждёт Ваал,
людским безумьем существует.
Но Мой собрат не негодует –
он сам давно безумным стал.
Бестрепетно шагнув в провал,
восторг в себе лелеет, тужась,
и Вавилон, народов ужас,
страной веселия назвал.
Его неверие растёт
от ликов идольских всечасно,
и именно оно причастно
к обилью пришлых нечистот.
Воочью братнюю чуму
Я, Богом призванный увидел.
Хоть брат Меня возненавидел,
Я сторож брату Моему.
Да прерван будет гнусный сон,
чтоб хлопнуть замкнутою дверью!
И скорбным опытом неверья
да будет брат Мой потрясён.
1989
ПРОРОКИ
И ныне есть ещё пророки,
Хотя упали алтари...
Николай Гумилёв
Рвались в бессмертие пророки –
из грешных тел к мирам иным! –
и назначали смерти сроки
заблудшим племенам земным.
Всевышней милостью очнулись –
и вмиг распалась их тюрьма!
Их души в Вечность окунулись
под грузом Божьего ярма.
Под спудом чувственного пепла,
они, беспомощней ягнят,
воззрели ввысь – и не ослепли
от молнии Первоогня!
Им по Всевышнему веленью
явились Божии дела...
...Вмещали души озаренья,
и не вмещали их тела.
И тело гордостью добилось
владычества своей тоски,
обилье истины дробилось
в непримиримые куски!
И совращались души гневом
от лицезренья суеты,
весь мир земной считая хлевом,
исполненным нечистоты.
И превращался хлеб их в камень,
что падал в тот голодный хлев.
И остывало Божье пламя,
ничьей души не обогрев.
Но ждёт в тоске земное стадо
огня немыслимых красот,
когда Себя в глубинах ада
откроет Благодать высот.
1990
ПРИЗВАНИЕ ПРОРОКА ИСАЙИ
Посвящение Александру Галичу
Дымился чёрный век, как жертвоприношенья
немых и слабых душ гордыне смутных дней.
Не видя в том греха и саморазрушенья,
не прекословил Я погибели своей.
Но темень на Моём пути Господь разрушил
и Славою Своей во храме мглу потряс,
когда, склонясь к мольбам, сошёл по Мою душу.
И глухоту Мою пробил Господень глас.
И Святый вопросил: «Кто станет на служенье,
страшась, но не людей, а Бога одного?
И кто готов гореть, вплоть до самосожженья,
во тьме сырой и злой народа Моего
и возвестить тому, кто отомстит жестоко,
тому, кто сам собой от Бога отлучен,
что в бездну ада Я пришлю Звезду с Востока
и злобу пронижу Божественным лучом!
И не спасут себя законы разложенья!
Содеянное в ночь предстанет в свете дня!
Прозренье озарит всех чающих прозренья!»
И Я сказал: «Вот Я! Пошли, Господь, Меня!»
1990
ПЕСНЯ О МНОГОСТРАДАЛЬНОМ ИОВЕ
Был человек в земле Уц,
имя ему Иов...
Книга Иова
Был Иовом самодовольным
Я в череде безбедных лет,
впечатывал в пылу юдольном
победный шаг в пробитый след.
Я богоданной мнил наукой
сгребать к себе хвалебный шум,
что шелестящею гадюкой
вползал в мятущийся Мой ум.
И лицезрело око скучно
и безбоязненно пока
в сём мире как вода текучем
неколебимость на века!
И в голове Моей убогой
крутился сатанинский стих,
что Я – ходатаем у Бога
за соплеменников своих.
Так, благодушен к твари каждой,
Я был бездушен, словно тень.
Но отыскал Меня однажды
в бурьяне благ Мой новый день.
И склад Мой, Мне принадлежащий
до горизонтовых дверей,
вдруг оказался тьмой кишащей
себя сжирающих червей.
Разверзлась алчно пасть могилы,
чтоб без зубов Меня смолоть,
и торопливо доязвила
обида раненую плоть.
Друзьями названный отребьем,
не чуя топот их на Мне,
Я омертвело ждал свой жребий
в ушах звенящей тишине.
Но, отведя от преисподней,
в развалинах чумного дня,
Бессмертие – рука Господня –
отверзло дверь Мою в Меня.
Душа болезненно качнулась,
пластаясь на мертвящем дне,
и вдруг легонько прикоснулась
к чему-то новому во Мне.
И власть исчезла плоти тленной,
хотя с небес не грянул гром,
когда мистерию Вселенной
Я увидал в себе самом.
Так, тоньше зрения и слуха,
во вздохах Вечного пути,
зерну Божественного духа
настало время прорасти.
И без мучительных попыток,
теперь хранимый от измен,
Я развернул небесный свиток
досель таинственных письмен,
чтоб страх Господень и пороки,
хулу, молитву и молву
увидеть – всё в одном потоке,
идущем прямо к Божеству.
И выше мысли, выше страсти,
за их предел ушла душа,
из мути горечи и счастья
в Свет Немерцающий спеша.
1991
ПЛАЧ ВАВИЛОНСКИХ ИУДЕЕВ
При реках Вавилона,
там сидели мы и плакали,
когда вспоминали о Сионе.
136 псалом, ст. 1
От Господа скрываясь гибло
во многобожную чуму,
ложились мы в гробы Египта,
идя не к свету, а во тьму.
И тьмою светоч свой залили
посреди чуждого двора,
беспечно души разорили,
как птичьи гнёзда детвора.
Но вот, безжалостно сминая,
вдруг ослабел свирепый рок,
когда сошёл с высот Синая
Господней милостью пророк.
Поднявшись до небесной тверди
свой Дух бесстрашием облечь,
сошёл в глубины нашей смерти,
в них имя Божие возжечь.
И воссиял средь тьмы и краха
надмирный сладостный покой,
ведя к себе сквозь бездны страха
всепоборающей рукой.
И мёд земли обетованной
мы добывали не мечом,
а силой, свыше излиянной
на нас целительным лучом.
Но искушенья нас загнули
в свои смертельные тиски,
мы с водопойных троп свернули
опять в безводные пески.
И, веря в тьму, мы тьму творили,
и в том не дрогнула рука,
и мёртвых идолов молили
о вразумленьи на века.
Но только сердцем не хладели –
и захотели – не смогли б –
хоть плотью нашею владели
все истуканы сей Земли.
Смешались в прахе быль и небыль,
как сатана и загадал.
Бог воинств на холодом небе
о нашей муке зарыдал.
Здесь, у последнего порога,
угара выдохся запас,
и наши души, вздохи Бога,
затрепетали тихо в нас.
Запели в нас на чуждой суше
досель немые голоса,
и тленом тронутые души
вдруг отразили небеса.
От горя кротки и бесслезны,
до дна испытанные им,
да утвердимся в злобной бездне
мы, Боже, именем Твоим!
1991
КАИН
Украшение всех государств и эпох,
страшен как смертный грех, хоть на вид и не плох.
Я Творца не молил, без мольбы повезло:
взял и жизнь развалил на Добро и на Зло.
Из Адамовых чад Я не тот, что убит,
по ошибке зачат, справедливо забыт.
Я как раз и не прочь в тот забвенья уют,
но века день и ночь Мою печень клюют.
Но в ручищах Судьбы Я атлет, а не трус,
хоть на теле Земли Я – смердеющий труп.
Из пучины воды – да в пучину огня.
И проклятья следы насмерть вбиты в Меня.
Змей из гадов земных, а из градов – Содом,
Я Иудой притих да и Вечным Жидом,
гроздьями христиан Я вгонял в пасти львов,
а забившись в их стан, проклял древних Богов.
Я – жестокость раба и Я – зависть коллег.
Я и власть большинства в искалеченный век.
Волей Бога разбит и унижен дотла.
До земли тяготит Саваофова длань.
Трижды проклятый тать, ничего не тая,
силюсь вам втолковать хитрости бытия,
что все детища Зла – от объятий с Добром,
и что Ева была только мужним ребром.
Не курорт для костей Мой пожизненный гроб –
в бане ваших страстей Мой вселенский озноб.
Я один на Земле и на Небе один,
на свету и во мгле, до скончанья годин.
Кто же, кроме Меня, смог всё это объять,
на попа наклоня, без натуги подъять?
Не подъём, а провал – Бытия окоём...
Сколь могущим Я стал в униженьи Моём!
Рок в азарте дрожит, Божьих кар не тая.
Не скрипит, а визжит Колесо Бытия!
Псы Господни уже кажут искренний раж:
как бы на вираже – аккуратней в тираж!
С изобилья трудов хватит сил и теперь
домовины годов взять и вышибить дверь,
душеньке поиграть занемелым крестцом,
и ответчику стать полноправным истцом.
И ослабнет Мой гнёт, и вот так, впопыхах,
Смерть глумливо мигнёт: «Кайся, голубь, в грехах!»
Вот тогда закляну все проклятья судьбы,
миражи отряхну и тюрьмы и сумы.
Из обид ни одну за душой не тая,
Я назад крутану Колесо Бытия
от сведенья счетов на развилках дорог,
от всех страшных судов к Слову именем Бог.
1995
ПСАЛОМ ЕРЕТИКА
Создатель, в трудах неизбывных замри,
свой взор излучи на наш кров.
А то у людей, насекомых Земли,
прокисла вчерашняя кровь.
Безвольем терзаемы наши тела,
безволье – бездонная тьма...
И в рожи нам выплюнули удила
распутство, война и чума.
Порвала Земля путеводную нить,
обрывков не видел никто.
Самим же себя нам не угомонить,
хотя и молчим мы про то.
Устали впустую от всяких от древ
вкушать всякой дряни сполна.
И вся наша мудрость на смертном одре,
и ломаный грош ей цена.
Всё так это, как ни крути, ни верти:
нас рок-хитрован искусил.
Мы вечность звереем здесь, как взаперти,
на то не имеючи сил.
Пора, поднатужась, нам стать бы давно
сильнее смешного греха.
Так влей молодое, шальное вино
в дряхлые наши меха!
Прошу Тебя, Боже, отмякни, оттай!
Погибель смени на живот!
Ты нашу же силу всю нам и отдай,
авось и не всех разорвёт!
На руку накрутим земные грехи,
раз отблеском Неба прижгло.
Гигантами встанем в завалах трухи,
раз время гигантов пришло.
1996
ПРОРОЧЕСТВО ИСАЙИ
В час безудержных мук, бед объяв полноту,
когда даже дышать стало невмоготу,
сын Амосов упал, оклеветан и гол.
И наполнил его Иеговы глагол:
Впрок не прятал Ты сил и душой не мелел:
всё до капли сказал, то что Я повелел,
хоть сбивал Тебя с ног их навоз изо рта.
Но обидой Моей стала их клевета.
Кто плевали в Тебя мёртвой злобой своей,
весь калеченный сброд Иудеи Моей,
кто тащили Твоё – «Так вещает Господь!»:
будут все они жрать свою смрадную плоть.
Лижет идолов их похотливая дрожь.
Угождают лишь злу, уповают на ложь,
лгут в безумьи, что Мне некем их заменить.
Им, Содомовым детям, живыми изгнить!
Все узнают враги, и Мои, и Твои,
шею трущий ярем, кнут и ясли свои:
ныне ярость Свою Я поставлю на кон,
чтобы вновь воссиял вечной Правды закон.
Устоявший во зле! Слушай волю Мою:
всё, что Ты потерял, Я им в глотки забью,
в их утробах зажгу их слова и дела,
пламень мерзости их истребит их дотла!
Когда слух их зальёт Мой пылающий зык,
сами вырвут себе ядовитый язык.
Кто имеет глаза, всякий отпрыск земной,
пусть воочию зрит, как судиться со Мной!
До скончания дней, говорю Тебе Я,
до окраин Земли будет пажить Твоя.
Им же мира не знать в их презренной судьбе.
И во веки веков Я прославлюсь в Тебе.
Сын Мицраима и дальний грек и халдей
побегут, поползут к вечной Славе Твоей.
Исцелит иль сожжёт всех их Наша заря!
В Твои руки отдам Езекию царя.
Пред пророком Моим пусть изведает он:
на Господних весах сколь весом его трон,
и намного ль ему быть дороже жнивья!
Вот в руке он Твоей, говорю Тебе Я!
Так сказал Мне Господь. И Я Господа сил,
в прах повергши себя, за царя упросил,
сокрушил его смерть. И он к жизни восстал,
хоть и жалостью той Я счастливей не стал.
Езекия за то Мне вовсю угодил:
на погибель Мою Манассию родил.
Тот, на идольский блуд государь удалой,
переехал Меня деревянной пилой.
До рожденья знаком, то ли враг, то ли друг,
косорыл и хвостат, колченог, колчерук,
капли жизни Моей, торопясь, допивал,
грыз и бил Меня, но что-то не добивал.
И сгорели во Мне все слова и дела,
до бессилия чем Жизнь себя довела.
Вздрогнули Небеса, и Земля затряслась.
И распад надо Мной потерял свою власть.
И, гнусаво завыв, колчерукий сбоил.
Снова Жизнь забрала вожжи в руки Свои.
Я не тяжким постом и не смертным трудом
царство Божье зазвал в надсадившийся дом.
То, что болью прожгло жесточайших потерь,
безнадежность тогда – стала шуткой теперь.
Я пошёл вглубь и ввысь, молод, свеж и силён.
Но сего не вместил мёртвый книжный закон.
И закон тот Меня славит дрянью былой:
что Исайя погиб, перепилен пилой,
что Я мёртв, как они, на Господних весах,
хоть и только что был на семи небесах.
Зарывают Меня, а извечный Мой щит,
Жизнь и Слава Моя – Иегова, молчит.
Он не бросил Меня – просто сбил Меня с ног,
чтобы, с Богом в себе, Я и сам всё возмог!
1999
МОЛИТВА ИУДЫ МАККАВЕЯ
Посвящение Александру Галичу
Беспощадной судьбы Я Тобой удостоен,
когда греет лишь жар невозможных обид.
Не знавали Моих сокрушающих боен
ни Навин, ни Давид.
Чтоб за эллинской лжи сладкотрупные яды
на позорном торгу не был продан Синай,
для того в пятерне меч, никем не подъятый,
удержи, Адонай.
Весь Я слеплен Тобой лишь из гнева и воли,
неразбавлен ничем целый век, пока жив.
Всё возможно Тебе! Что один в поле воин,
Адонай, покажи!
Годы сила Моя безвозбранно дерзает.
Злато, женщин, вино на неё променял.
Только вера в Тебя лишь Меня и терзает,
плавя всё вкруг Меня.
Маккавея рукой и железо сминая,
несгибаемых душ увеличив закал,
возродился юнцом древний род Хасмоная
на восход и закат.
Только зависть чужих и безверие ближних
истомили вконец даже силу Мою!
Дай погибнуть душе, от рождения лишней,
не на ложе – в бою!
Во мгновение Я разгорелся для боя,
всю душевную муть с плеч могутных свалил.
Отпусти, Адонай, что кричали от боли
слишком часто свои.
Мне вовек не познать снисхожденья и меры,
не жалел Я о том ни сперва, ни теперь.
Знаешь, сколь городов, отступивших от веры,
сжёг во славу Тебе!
Полчища сириян без угрозы ненужной
в прах пустой разметал тяжкий выдох и вдох.
Многажды пожалел о гордыне недужной
базилевс Антиох!
Иудею Твою раб Твой на ноги поднял,
как изгарь серебра Антиохов свинец.
На Святом Алтаре, вечном Блюде Господнем,
не заколют свиней!
Коль качнется утёс Моей веры нешаткой,
на позорном кресте Ты Меня доконай!
Но, коль сдюжу, опять на кровавую жатву
призови, Адонай!
Чистым был Я досель, Твоим гневом умытый!
Ну, а коль упаду выжатым да пустым –
Твоего должника на Твой суд неумытный,
Адонай, допусти!
2000
ПСАЛОМ СТАРОГО ДАВИДА
Посвящение Александру Галичу
Я росток сухой земли,
строен, а с горбами.
Боже праведный, внемли
взятому скорбями!
Славу мира получить –
с певчего загула!
Но себя не полечить,
как царя Саула...
Сколько Мне еще годин
тягостного плена?
День бы юности один –
за все годы тлена!
Боже, в засуху людей
туча грозовая!
Я – последний иудей –
о дожде взываю!
О воде живой молю:
дай же, так ли, сяк ли!
Сушит жажда плоть Мою,
и душа иссякла,
злобой чад, мужей и жен
перчена, солима!
Я на стогнах оболжён
Иерусалима!
Для спасения на дне
в язвах плоти пленной
все грехи других на Мне -
тяжестью Вселенной!
Голиафа Я согнул
и Левиафана!
Но в безлюдьи потонул
без Ионафана...
Пожинай, Давид-позёр,
не зерно – солому...
И Амнона – Мой позор,
и Авессалома...
Седину – под град камней,
чей исход так труден?!
И мертвее смерти Мне
Ависаги груди...
Отлучивши от огня,
с Божьего каприза,
иудеи, пнув Меня,
делят Мои ризы!
Мордой страстной в лоне лжи
ищут утешенья,
а Мой Бог у них лежит
в прахе поношенья!
О спасеньи не моля –
проклятый не просит! –
бедная земля Моя
людоедов носит!
В неприкаянные дни,
из людей, из крыс ли,
сколько чистых душ они
до костей изгрызли!
Ни юнец и ни старик
больше не таятся:
Мне, в поруганный Мой лик,
лгут – и не стыдятся!
В вихре чаяний драгих,
тушею сонливой,
в Меня камень средь других
бросил и ленивый.
Боже правый, покори
чуждых и туземных
и глаголом прокали
стынущую землю,
столп клевет их потуши,
жидок ли он, густ ли!
Кровью раненой души
захлебнулись гусли.
И не зрел Я, а зелён,
коли мир Мне тесен...
Пусть Я дерзок и силён,
кто же Я без песен?!
Смерть на горло намотал,
не потупив взора!
Песенная немота
тяжелей позора.
Но зачем себя сминать,
вымогая помощь?
Мне ль Тебе напоминать?!
Ты ли Сам не помнишь:
чтоб оболган кто и гол –
Правдой обернулся,
чтобы Твой Святой глагол
не пустым вернулся.
2001
ПЕСНЯ ИСХОДА
Посвящение Владлену Моисеевичу Лившицу
Мы тащили кумирам
прах столетий-возов.
Но из Горнего мира
вечен, Отче, Твой зов!
Возвышая просторы,
долу тёмных сминай!
Дай глашатаю Торы
под пятою Синай!
Дай нам огненных песен –
вкладов в огненный пир.
Склеп Египта был тесен,
хоть влечёт сей кумир
души сладостно-рабьи,
вожделенно сопя,
и бесстыдно по-бабьи,
расставляет себя.
Пусть мы слабы и жалки
и недвижен наш грех,
бьют сердца наши жарки
из душевных прорех!
Семя Нового братства –
вызов старым плодам,
хоть потребностью рабства
душит ветхий Адам.
Царства Божия зёрнам –
не терновы кусты!
Старой жизни позорной
обруби нам хвосты,
чтоб пропали потёмки
из невзвидевших глаз,
чтоб не рвали потомки
спотыкавшихся нас.
Пусть ослабит подпругу
и с собой подберёт
Небо в беге по кругу
и назад как вперёд.
Дай раскинуть нам кущи
на воскресшей земле,
Отче наш Вездесущий
и в Огне и в золе!
Пусть омоются души
от фальшивых румян
и Всевечность обрушит
цепи смертных времян!
Многозвучием радуг
да просыплет Господь
Милосердия радость
в озверелую плоть!
2006
ИЕЗЕКИИЛЬ
...Так говорит Господь Бог:
горе пастырям Израилевым,
которые пасли себя самих!
Иезекииль, 34:2
В день мутный, словно в преисподне,
когда Я, как мертвец, устал,
была на Мне рука Господня,
и Он отверз Мои уста.
И поседел Я в страхе снова,
когда, видений всех ценней,
сошло ко Мне Господне Слово
и прокалило сердце Мне:
«Скажи им, сын Мой человечий,
не убоявшись ничего:
о стаде вспомнил Я овечьем
да и о пастырях его,
о горе-пастырях лукавых,
взопревших на делах лихих.
В крови детей Моих рука их,
и челюсти на горлах их.
Я на лжепастырей восстану
через дела их через те
и души детские достану
из богомерзких челюстей.
Скажи мучителям: раз в бездну
вели детей – и завели,
под ними бездну ту разверзну
и отряхну их в мрак земли.
Всё возвести и не промешкай,
лишь Слово Вышнее любя!
Пускай тогда во тьме кромешной
они сожрут самих себя!
Пусть без остатка убывают
у них дитя и взрослый муж
и Мой народ не убивают
проказой безнадежных душ!
Я исцелял – Я и изранил,
обильем бил, лечил бедой.
Но весь оставшийся Израиль
Я напою живой водой!»
4.03.2007
ИОСИФ
Израиль любил Иосифа
более всех сыновей своих...
И увидели братья его,
что отец их любит его
более всех братьев его;
и возненавидели его и не могли
говорить с ним дружелюбно.
Бытие, 37:3-4
Жутко ночь кричала: пади!
Я себя позабыл и ахал –
Тот, с Которым боролся Иаков,
нынче стал на Моём пути!
Кротость всю на оскал сменя,
рыкнул им тяжело и яро –
братовья в выгребную яму
затолкали, смеясь, Меня!
За ворюгу и за подлеца –
чтобы Мне на века награда –
братья всё сотворят как надо
и обманут не раз отца.
– Подыхай – багровей и синей!
Но не тяжка братов рука Мне.
И Своей Он – гробóвым камнем –
шею Мне придавил сильней!
Злое небо и рабьи корма
и до срока планида отродья –
чтобы влезли легко угодья
фараоновы Мне в карман!
Не минуя высот, ни бездн,
знай корёжить людскую волю –
потерять бы такую долю
с подорожною до небес!
Но в руце Божьей Мне пищать!
И не сможет всё не случиться.
Мне ж учиться лишь да учиться
даже не понимая прощать.
2008
И ВОССИЯЛ ДЛЯ ВСЕХ
ВОССТАВШИЙ ИЗ МОГИЛЫ...
ПОСМЕРТНАЯ ПЕСНЬ АПОСТОЛА ИАКОВА
Когда исчезла боль и не сочились раны,
и мне суждённый путь въявь утвердил Отец,
решилась смерть моя на разрушенье храма
под судороги всех страдающих сердец.
И в каменном гробу, закрытом от напасти,
ударов клеветы, предательства друзей,
лоскутьями с меня сползли людские страсти.
И отлепился я от тлеющих костей.
И проступило въявь сквозь тусклое мерцанье
моих парящих дум о будущем племён,
сквозь немоту словес любви и порицанья
Начало всех начал в окружности времён.
Предшествуя всему, за светоносной пылью
Божественная мысль забила без оков
и выдохнула вновь – и предо мной поплыли
картины Бытия под звон цепи веков.
Явились мне, себя с моею болью сверя:
и выстраданный след залил смертельный страх,
и предали Христа, и поклонились Зверю,
и заблудила чернь на золотых одрах.
Был слаб Его удар: и огненною плетью
не выжег язв людских он в горестной борьбе.
И вещие слова сквозь крик тысячелетий
до Времени взошли проклятием себе.
Мычала чернь свой век, ни меньше и не больше,
мычала б и ещё, но стало всё как встарь:
забрали в руки мир Помазанники Божьи.
И на цепи был раб, на троне – государь.
Но цепь веков Закон раскручивал всё дале
развеяв в лёгкий прах невежества изъян.
И ближе к острию Начала увидал я
колосья новых нив из всех Его семян.
И воссиял для всех Восставший Из Могилы,
Который меч вонзил во времена свои.
И Милосердием, Его Извечной Силой,
поили новый мир преемники мои.
Закончился тогда мой долгий спор с веками.
И Ангел, снизойдя, Животворящих Сил
от гроба отвалил забвенья тленный камень
и, искуплённого, навеки воскресил.
1992
ГОЛГОФА
Посвящение Владимиру Жилкину
Делят ризы Мои между собой,
и об одежде Моей бросают жеребий.
XXI псалом, ст. 19
...Боль то ли стынет, то ли тает –
ни проглотить, ни дожевать.
С креста мольба не долетает
ни до небес, ни даже в ад.
Пробитый косностью любою,
впрок Божьих искр не наменял...
И кесарь, траченный любовью,
не отвлечётся на Меня.
Мгновенье смерти жизни дольше,
а за Сыновство – вдвое мук.
Я сделал всё и даже больше
того – по Слову Твоему.
...А у креста торчать устали.
Ты их терпенье восхвали.
И пробивается устами:
«Или́! лама́ савахвани́!
Скажи, что смертного страданья
уже хватает на Зарю,
что, сплавив гогот и рыданья,
чертоги смерти разорю!
Дай ризы им Мои, дай платье,
и губку желчью намочи,
назначь ещё одно распятье,
но только, Отче, не молчи!..»
2006
________________________
Или́! лама́ савахвани́! – древнеевр.:
Боже Мой! Для чего Ты оставил Меня?
(Евангелие от Матфея, 27:46)
АТЛАНТ
Размыт уж Посейдоном Мой свирепый след
на пепелище войн Материи и Духа.
Я так привык стоять под глыбой вечных лет,
что Мне и небосвод не тяжелее пуха.
Я Вечность сотрясал, своею силой пьян,
Я в искусах Её знал толк и всё такое.
Иною Вечностью, мечтатель и буян,
Я брошен за предел движенья и покоя.
В грядущее уйдя, Я не закрыл дверей,
но в прошлой суете как будто бы и не был.
И в Землю сквозь Меня уходит Эмпирей,
и тёмная Земля стремится слепо в небо.
И с шей земных держав снята Моя ладонь,
и в персть земную их не тычет неустанно.
Капризом Бытия грел Землю Мой огонь,
чтоб олимпиец встал на рамена титана.
Я в равных битвах с ним свой жребий иступил,
разбился о порыв не более громадный
и, разорвав себя, не Зевсу уступил,
а силе Времени, в бесстрастье беспощадной.
Я муками прозрел непогрешимый смысл
крушения эпох беспечной вереницы.
В пещерах Бытия живительную мысль
Я вызволил на свет израненной десницей.
Из хижины пока не выстроить дворца,
не высвободить из Страдания Блаженство.
И веселится Смерть по манию Творца,
чтоб не закостенеть навек Несовершенству,
чтоб не остыл без жертвы Эроса алтарь,
куда несут себя все сонмы мирозданий,
ещё до рождества вдыхающие гарь
невидимых себе своих самосжиганий.
Неколебим сейчас земной владыка Зевс,
без ряби его лик, нутро без червоточин.
Но растворён для всех Забвенья тёмный зев.
Исход для всех судеб неумолим и точен.
Сквозь все века и за скончаньем скорбных лет,
от поцелуев первых Геи и Урана,
сжигая ветошь поражений и побед,
лишь радость Бытия во всём горит упрямо.
Безбожная игра Причины всех причин
в один прекрасный день негаданно-нежданно
самодовольное уныние личин
срывает, веселясь, и с бога, и с титана.
Рассыпался Мой храм титановой плоти,
чтоб новый храм воздвиг Мой светоносный гений.
И Я не против, чтоб и враг Мой заплатил
фальшивой гибелью за рождество прозрений.
1992
АХИЛЛЕС И ПРИАМ
Легковерно в дар судьбу прияв,
люди дара этого рабы.
Не кляни Меня, старик Приам,
как и ты, Я не сильней судьбы.
Не бросал Я Ликомедов дом –
что Мне рогоносные дела?
Жизнь, как быка в ярме, кнутом
на чужие копья погнала.
Чтобы жизнь, как на углях, прожить,
Мне хватило б и друзей одних:
бескорыстной зависти и лжи
где ж и брать-то Мне как не от них.
А Патрокла, огонёк во мгле,
от Аида заслонить не смог.
Вместе б мы прошли по злой земле,
если бы, старик, не твой сынок.
И Моя безбрежная душа
втиснута в короткий, смутный век,
чтобы, любопытных сокруша,
Землю бы не развалил Мой бег.
И Ахиллову обрезать нить
от азарта руки Мойр дрожат.
Если уж так хочется судить,
рассуди, кто боле виноват.
Я и сам готов за Ахерон,
не томили б, только и молю.
Может быть, не высадит Харон
за работу щедрую Мою.
Я устал звереть от лживых бед
и трясти там чьих-то должников.
Мне б не переделывать весь свет,
а простить ему, что он таков.
Но в обидах не найти концов,
общие не поделить грехи.
Наши судьбы сомкнуты в кольцо,
друг без друга слепы и глухи.
И не сбить нам воплями тоску,
и не вынуть жребий нам иной,
если уж забавы потаскух
вертят этим миром под луной
И на пепелище пиршество
обеляет их со всех боков,
добродетели их торжество
пострашнее ярости богов.
Только рок Мой, как дурак, упрям
до Моей могильной темноты.
Не кляни Меня, старик Приам,
не сильней судьбы Я, как и ты.
1993
ОДИССЕЙ
Неловкий правнук ловкого Гермеса,
не в Эмпиреях, а в земной глуши,
Я в хитрости не смыслил ни бельмеса,
прожив всё, кроме суетной души.
Чужих судеб не вымогая крохи
(кто смог у Мойр отнять или украсть?!),
Я развалил великую эпоху,
не успокоив вложенную страсть.
Мне памятником рухнувшие кровли
на головы за миг ещё живых
и море Мною выпущенной крови
из человечьих жил и из земных.
И неспроста заряжен был любовью
Я в меру – ни добрей и ни лютей –
чтоб трудный век свой, вымощенный болью,
прожить, не озираясь на людей.
Их все смешные грозные морали,
всё, чем они стращают дураков,
до дня сего Меня не обмарали,
не раздавили тяжестью оков.
Пускай добропорядочные мины
Меня порочат за Мои дела.
Я волей Громовержца и Афины
от их суда отмоюсь добела.
Один Мой грех: кичливость правотою,
что объясняться почитал за труд,
когда кормил данайцев клеветою
паршивый колченогий полутруп.
Хотя в речах Я вовсе не был хилым,
и думал каждый, прежде чем дерзить,
но в небрезгливых лапищах Ахилла,
обделавшись сперва, издох Терсит.
Вершитель грозной воли, а не плакса,
хотя, конечно, многим не судья.
Но к смерти Паламеда и Аякса
приговорили Мойры, а не Я.
Не нами век сегодняшний посеян,
и пожинается не нами он.
Не Ахиллесам и не Одиссеям,
а Времени по силам Илион.
И Я, как, впрочем, все в подлунном мире,
себя не назначал на роль судьи.
Обмана Моего нет и в помине,
а есть лишь дозволение Судьбы.
Не повелителем Я жизнь протопал –
вещаю из Хароновой ладьи! –
игрушкою бросаемою об пол,
смешливыми богами и людьми.
И этого благого смеха ради,
которым смертный и бессмертный жив,
и в качестве невиданной награды,
погибель Я от сына заслужил.
Чтоб не завыть в предсмертном страхе мутном
и проиграв последний смертный бой
и раз хотя бы посмеяться мудро
над «хитроумным мужем» – над собой.
1993
КАССАНДРА
...............Когда бы не Елена,
Что Троя вам одна, ахейские мужи?
Осип Мандельштам
Я ветвь без плода от ствола Приама,
что вогнан в землю от небесных драк.
На жизнь смотрю не вкривь и вкось, а прямо –
сквозь толщу лет и жребиев всех мрак.
За то, что без потерь провесть смогла Я
по водам Эроса свой утлый плот,
от девства своего изнемогая,
Я Будущего обнажаю плоть.
И Громовержца выдохи и вдохи
Кассандре обречённой не заспать.
В Моей груди толкаются эпохи,
и ни одна не станет уступать.
Неможет тело с этого раденья,
и глотку раздирает этот хлеб,
когда приходят вольные виденья
рвать цепи всех надуманных судеб.
Крепит Приам троянские загоны,
что не века, а вечность жить должны!
Но вижу: громогласные законы
становятся бессильны и смешны.
Готовятся стереть эпоху Оры,
невидимы дардановым царям,
и застывает выморочным город,
и боги равнодушны к алтарям.
И не войдет от страха хлеб в утробы
из горл, что проржавели от вранья,
когда начнутся высшей кары пробы
и почернеет мир от воронья!
До жажды очистительной молитвы
протянется рука небес сюда.
И будут те невиданные битвы
преддверьем только Зевсова суда.
О судьбы чад разбив немые губы,
царица и последняя раба,
с растрёпанными патлами, Гекуба
завоет так, что вскроются гроба.
И Я не отведу, с надменные видом,
свой жребий, слепо вытянутый Мной,
поруганная проклятым Атридом,
спешащим за погибелью домой.
Окаменеет за других радетель,
когда всесильем роковых клещей
суровую скорёжит добродетель
смеющаяся Истина вещей.
Все решено, и не спастись от тлена.
А бабьи блудни – только миражи.
Резвее бы, когда бы не Елена,
сожрали нас ахейские мужи!
Но разотрём за пазухою камень,
и всех нас – страха и греха детей –
в богов Олимпа переплавит пламень,
что некогда вложил в нас Прометей!
Я вас молю: не бойтесь, люди, смерти –
мы возродимся все в её кострах,
и не кляните жизнь, а в жизнь поверьте
и в радость жизни обратите страх!
1993
ОРФЕЙ И ЭВРИДИКА
Василисе
Не распалялся прелестью сражений,
в борьбе не ведал лавров и туше.
Но бездна бездн побед и поражений
отполыхала у Меня в душе.
Не дав пиров дурных, не справив тризны
по шуму удираний и погонь,
Я сжёг в себе солому прежних жизней,
чтоб ныне вспыхнул песенный огонь.
Он запылал – и кто его потушит?! –
и не заставил драить мастерство
и прокалил робеющую душу,
заворожив и тела естество.
Зерна веков не пожалев на дело
мучительной священной молотьбы,
он отразился в лике дивной девы –
бесценном зеркале Моей судьбы.
Теперь свободен и от страсти дикой
к забывшим небо бабьим телесам,
Я стал един с Моею Эвридикой,
здесь – на Земле – ходя по небесам.
Мы, залечив разъединенья рану,
сплели из половинчатых натур
ковёр для встречи Геи и Урана,
объяв собой былую полноту.
Стал упоён сверхчеловечьей силой
Мой глас, свободный от убогих мер.
И лира беззаботно отразила
дыхание восьми небесных сфер.
И каждый звук, очнувшись от дремоты,
с душою и судьбой увидел Я.
И каждый стал лишь частью нашей ноты,
единственной в концерте бытия.
Моим ничтожеством заговорённый
и силой тленья от Меня храним,
Ее любовью оживотворённый,
весь мир предстал сокровищем Моим.
Всему предел, как водится, положен
(узреть бы неумытного судью!),
и нам гадюкою на брачном ложе
оскал Аида переполз судьбу.
Явился Танат, здравицы не выдав,
и прямо в нас уставил взгляд косой.
И нашу ноту выкормыш Аидов
располовинил гибельной косой.
Познавшему богиню, право, стоит
держать Её, хоть треснув пополам.
Сошел Я в царство Вечного Постоя
и воздаянья мыслям и делам.
В конце концов попал в то помещенье
ушедших на заслуженный покой.
На робкое Харона возмущенье
Я лишь махнул досадливо рукой.
Канатами незримыми от трона,
безволия загадку загадав,
судьбу Мою Аид и Персефона
к себе влекли, как кролика удав.
Кудрей Моих зашевелились пряди,
плоть умоляла жалобно: «Замри!»
Я тайну смерти выглядал во взгляде
хозяев подземелия Земли.
Но пусто было в их глазах зеркальных,
там уповать на зренье не моги.
И уловил Я слухом музыкальным
своей лишь смерти гулкие шаги.
И плоть Мою на пол швырнул спесиво,
тисками плечи сжав, телесный тлен.
Но песнь Моя, божественная сила,
вдруг властно подняла Меня с колен.
Я что-то там напутал в ихней смете,
в экстаз божественный расплавив боль,
и о Любви запел и о Бессмертье,
бросающем Любовь из боя в бой.
И окунается Им его узник
в огонь и воду, тишину и гам,
хромой Гефест в своих лемносских кузнях
вот так куёт оружие богам
для битв лазури с теменью ненастной,
презревшей вкус Афининых олив:
с титановой гордыней самовластной,
походным маршем прущей на Олимп.
«Возьми Её, единственный средь многих», –
без слов сказал Мне их оживший взор.
И, прослезившись, досказали боги:
«Уйди и позабудь про Наш позор».
В глубины тел, не вычисляя брода,
сошла гиперборейская весна,
без демократий даровав свободу
от вечного погибельного сна.
Разжала клещи смертная обитель,
рукой пройдя по нашим волосам.
Так что налгал блистательный Овидий
или, что то же, обманулся сам.
В летейски хляби и войдя, и выйдя,
судьбой щербатой сплетню приманя,
в свой час Бессмертье карой Божьей выдам
всем смертным, не поверившим в Меня.
1997
АРИОН
Титаны и боги в утробе Вселенной
ещё не ворочались в смутной тоске.
И, вышиблен волнами тьмы, в шапке пенной
лишь Гелиос бился на Млечном песке.
И блошкою Атом спал в шерсти Хаоса.
Но – нитью, просунутой в Божью иглу –
судьбина Моя, без моленья и спроса,
уже потащила меня в ту игру.
На миг осветив все миры и планеты,
Мою колею из подбросов и ям,
Мне пращур иль правнук Зевесов про это,
смеясь, подсказал самый первый Мой ямб.
Звучаньем крови безысходно измучен
средь каменных храмов и выжженных трав,
запел Я на Лесбосе страстно певучем,
пеан восхищённый у Феба сорвав.
И, тьму разгоняя с ухмылкой неловкой,
всё пел Я, засев на людские корма.
И Музыка с Речью с бесстыжей сноровкой
Мне молнии-песни плодили в карман.
С их оргий Мне было совсем не до жиру,
когда бушевала вся кровь в венах строф,
равняя миры по душам (не ранжиру!)
под музыку сфер и под брань катастроф.
Душою и телом уже не болея,
и рты затыкали торги и бои.
Коринфское небо и Гиперборея
нектар изливали на кудри Мои.
Листал Я под гимны мгновенья и эры.
И нежно смеялось в ответ Бытиё,
пока голодранцы с разбойной триеры
вдруг не облизнулись на злато Моё.
Беспечностью сытой надвинулся Ужас,
воркуя: «Приляжь-ка, сейчас постелю...»
Я славил богов, глянуть не удосужась –
с каким же отребьем Я пищу делю!
За драхмы Мои распотешь их, хоть тресни!
Из жизни театр остроумно продля,
набивши карманы, возжаждали песни,
поставив Меня на носу корабля.
Качнул небосвод Я сердечным биеньем,
меж Жизнью и Смертью чуток построжал –
и сжёг телеса их гниющие пеньем,
которым, бывало, Я и воскрешал.
В борении с ложью забавнейший бездарь,
Я, хоть не сдаваясь, но и не борясь,
шагнул с корабля в сердце алчущей бездны,
ни Жизни, ни Смерти уже не боясь.
...Расселись на теле, в пучине зарытом,
Мои и чужие грехи-валуны.
Но дивной дельфиной сама Амфитрита
со Мною взлетела на гребень волны.
И, чуть отдышась, объяснил сам себе Я,
всем телом ожившим восчувствовал Я:
что не Амфитрита, а просто Психея
явила себя за бортом Бытия.
Слегка постращавши Аидовой нощью,
напуганной плоти сказала: «Держись!»
Её прокаливши божественной мощью,
толкнула с кифарою в новую жизнь.
2000
АХИЛЛЕС
Десятый год проклятая война
в краю фригийском и во Мне идёт.
Горит поленом древняя страна,
терзая, как постылая жена,
десятый год.
До неба от сожжённых трупов смрад.
Живые, нарушая свой черёд,
на копья лезут, из них каждый рад
урвать страшнейшую из всех наград
десятый год.
Хрипящие от боли голоса
в музыку сфер вплетают свой аккорд.
Надежду душит рок на чудеса,
безумием питая небеса
десятый год.
Спасенья нет ни мёртвым, ни живым –
всех терпеливо бог подземный ждёт,
дивясь земным искусствам боевым
и на телах узорам ножевым
десятый год.
Стезёй широкой горя своего
Приам ко Мне за Гектором идёт,
готовя грудь свою для одного
удара злого сына Моего
десятый год.
Я все земные заплатил долги
и сам уже свой тороплю уход.
Пробил главой земные потолки,
решив спокойно: хоть себе не лги
в десятый год.
Блужданьями душевными натёр
мозолей на ногах невпроворот,
но дров Патроклу нарубил в костёр
Гефестов меч, как никогда, остёр
в десятый год.
Сбивая пламя Зевсова огня,
что и планеты, как мякину, жжёт,
душа Моя вдруг обрела Меня
и вытянула из ночи и дня
в десятый год.
Не спел про то обидчивый Гомер,
попятившийся от Моих невзгод,
что Я не сгинул в пламени химер,
а вырвался из пут людских и мер
в десятый год.
2000
ФЕНИКС
Есть страна, где не ставят на коны
жизнь людей для питания бурь,
и не кажут людские законы
всем живым беспросветную дурь.
Горем ближних там блага не строят,
одного не терзают гурьбой,
ничего за душою не скроют,
не потащат других за собой.
Громовержец невиданный дар свой
от закона руками обвил,
беззаконное то государство
на доверии лишь и любви.
Не найдя ни в мечтах и ни в яви
этот край без рабов и калек,
утвердил себя в тягостном праве
ненавидеть его человек.
Когда мир пропадал от потопа,
поседел в страхе Девкалион,
но в тот край заповедные тропы
и не думал искать даже он.
В том краю в роще, заговорённой
от людских философий и бед,
проживает на ели зелёной
птица Феникс по тысяче лет.
Не заботится птица о пище,
всё, что надо, ей носят в устах,
хоть участия в людях не ищет
и не ищет его и в скотах.
Не гадает, как жить, в удивленьи,
но в тиши зеленóго дворца
погружается в сердцебиенье
и читает в нём волю Творца.
Певчий век в Аполлоновой роще,
вдалеке от собраний и драк,
так живёт Феникс, – надо бы проще,
да уж проще ему и никак.
Мир сердечною песней чарует,
не прося за неё ничего,
и гармонию миру дарует,
хоть весь мир проклинает его.
Но врастает сияние в потьмень,
звук небесный и огненный стих.
Мир внимает им раненой плотью,
порешив, что не слышит он их.
И ещё не свалился в могилу
этот горестный мир потому,
что питается песенной силой,
побеждающей злобу и тьму.
И за это и что не таскает
души ближних он в пищу уму,
боги Феникса нежно ласкают,
даже демоны служат ему.
Но приходит черёд – затухает
в птице Фениксе жизненный жар,
хоть болезней он вовсе не знает,
и не сник его песенный дар.
Улетает он в буйные страны –
день пресветлый в свирепую ночь,
чтоб впитать мира скорбные раны,
чтоб и смертию миру помочь.
Каждый грех мира Фениксу скормлен
и с проклятьями в душу забит.
Чтобы мир не угробили скорби,
пусть за мир сия тварь поскорбит!
Не прикрыт гробовою доскою
и с отребьем людским заодно,
отягчённый всей грязью людскою,
он идёт на аидово дно.
Только Божий огонь не потушен,
сдаться смерти вновь не захотел:
снова греть ему грешные души
в тёмных склепах мертвеющих тел.
Снова вытянув жребий красивый,
воскресает он солнечным днём,
порешив с небывалою силой
запылать песнетворным огнём.
Звоны сфер собирает он в лире,
на земле одинокий гордец,
и поёт о невиданном мире,
рвущемся из застывших сердец.
Всё по Фениксовой песне будет:
песня сбросит с сердец удила,
мир божественный в них же разбудит,
разбудив и людские тела.
2001
ПЕСНЯ ЯСОНА, ВОЖДЯ АРГОНАВТОВ
До зрелых лет Меня порочил
изгоя неприглядный лавр.
Но это Мне и напророчил
мудрец-кентавр.
Ни трона, ни людей участья
не пожелали боги дать.
Но горе расцветает в счастье,
коль подождать.
Любовь к одной Я в прах развеял,
от одиночества чумной,
чтобы весь мир покорным зверем
лёг предо Мной.
Всепожирающею лавой
когда Мой рок Меня прижал,
в одной сандалии за славой
Я побежал.
Хотя, горгон страшнее, гады
Мое призвание пасли,
сильнейшие мужи Эллады
за Мной пошли.
Зевс за Меня Мой жребий бросил
без колебаний и торгов.
И опустил полсотни вёсел
в Мой рок "Арго".
В единый миг за горизонтом,
от всех ушей, носов и глаз,
Эгейские и воды Понта
сокрыли нас.
Мы так набрали обороты,
разбив и плоть и души в кровь,
что прошлых жизней навороты
очнулись вновь.
И страшно было нам и странно,
когда тащили нас из жил
умершие века и страны,
ворвавшись в жизнь.
И как же Мне вольготно было
от хлада смертного потеть!
Не годы голову белили,
а боль потерь.
Всей жутью мира Я угадан
глодать Меня из боя в бой.
Но подавились Симплегады
Моей судьбой!
Жестоко чудища ошиблись,
Меня в напасти заманя,
когда и боги с ними сшиблись,
все за Меня!
И вот легла лениво-хитро,
с овечьей шкурой на груди,
распутной бабою Колхида:
мол, заходи!
Решивши: что это за прятки?!
Своё беру, на том стою! –
быков Гефестовых запряг Я
как смерть свою.
И как погибель ни пылила,
во все клешни набрав камней,
Медеи страсть испепелила
всё, что не Мне!
Эрот Аресу не поруха,
коль не дурит в пылу пустом.
И смерть Моя легла на брюхо,
вильнув хвостом.
Так отвалилась вражья стая
пред волей Высшего судьи.
И нашей стала золотая
цена судьбы!
Когда ж насытились злодеи
Моей победой, то потом
Я на руне познал Медею
на золотом!
Мы растопили в пар все льдины,
попавши сходу в стремена,
совокупили в миг единый
все времена!
И было с утра до заката
не разомкнуться временам.
И троеглавая Геката
служила нам.
Но глупо правил Я судьбою,
забросив вервия удил:
свою Медею сдав без боя,
себя убил.
Да! Мне в Аиде пусть ни дела,
ни слова боги не скостят,
но Ей, любившей до предела,
пусть всё простят!
Нам жребий – на галдящем пире
от одиночества дрожать.
Любви единственной в сём мире
не удержать.
И нету с темным роком сладу.
И небылицей станет быль.
Моя панэллинская слава
растёрта в пыль.
Обилью статься нищетою.
Мне слечь под арговой доской.
Смеются боги над тщетою
души людской.
Довольна Немезида злая
засильем плевел среди жит.
И до сих пор никто не знает:
а надо ль жить?
2003
МОИ УНИВЕРСИТЕТЫ
ВЕТХИЙ ЗАВЕТ
Раскрыло душу ремесло
исписанной до дыр тетрадкой,
чтобы уснувшей лихорадкой
глубины плоти потрясло.
С ума сойдя кромешным днём,
в словах найти чтоб суть да дело,
Я провалился в память тела,
как в подпол, залитый огнём.
Живее тела стала тень,
охота посильней неволи,
когда скорёжили от боли
ушедшие века сей день.
Следы целуя кровных пут,
тоской по Богу плоть издраил,
Я до конца с Тобой, Израиль,
прошёл святой и грешный путь.
В Твои, защит надёжней всех,
спасительней любого чуда,
Я облачился как в кольчугу
и в мудрость, и в сладчайший грех.
...Устав кумирам бред молоть,
от неизвестности хладея,
оставив мёртвым Ур в Халдее,
шёл Богу сына заколоть.
...Грохочет Времени река.
Удачливость и благородство,
а заодно и первородство,
отнял у брата-дурака.
За это Рок, как в землю, вбил
корявым пальцем Моё имя,
чтоб Я же братьями своими
потомкам Хама продан был.
...Я свой Народ к Его судьбе
вёл по нехоженому следу
из тьмы египетской к рассвету,
не по пустыне – по себе!
...Когда ж бессилел стар и мал
в пустынной беспросветной школе,
Я свою душу в том шеоле
как Моисея проклинал.
...Новь тучную с душой пустой,
на Божью речь неулестиму,
Навином Я всю Палестину
расплющил тяжкою пятой!
...Сжал Гедеоном меч, чумной
от крови в беспощадной драке,
и мадиамские собаки
на брюхе выли предо Мной!
...Я шёл слепым в последний бой,
хоть ложь Меня, как злак, скосила.
Восстал Я Богоданной силой
не над отребьем – над собой!
...Я стал Израиля царём,
залит тоски безбрежной ширью.
...И Я был отроком с псалтирью,
его души поводырём.
Когда нам мерзости хрипел
урод в глаза, лишь Я не ахал
и вышиб душу Голиафа
из грязной плоти, будто спел!
Я взял Солимские холмы.
Я сам себя казнил проклятьем,
что сжал Вирсавию в объятьях.
Я спел бессмертные псалмы!
...Я всё себе позволить мог,
с рожденья Господу угоден.
Воздвиг Я вечный Дом Господень,
Господних сил щедрейший мот.
С клеймом мудрейшего Я брёл,
повержен женской плотью тленной,
и в мимолётной жизни бренной
законы Вечности обрёл.
Путь одиночества избрал
и тяжесть мира мыслью поднял.
И лишь одно так и не понял:
тем победил иль проиграл?
Ревнивый Ягве, трижды прав
в Своём возлюбленном уделе,
рассёк Израиль с Иудеей,
так за Меня Их покарав.
...Меня разъел души разброд
и истерзали все пороки.
И Мною гневные пророки
царей стращали и народ.
Но Я, ослепший от тоски,
в День Гнева Храм закрыл плечами -
и вавилонскими мечами
там был изрублен на куски!
...Я выжил страстию одной,
повиснув в вавилонской бездне:
чтобы опять вернувшись с Ездрой,
воскреснуть на земле родной!
...Ещё в горниле древних дней,
в своём народе с плотью сонной
Я, воскресивший мощь Самсона,
был назван Молот-Маккавей!
...Я вновь издох от жутких ран
судьбины, Господу вручённой
когда Мой Город обречённый
крушили Тит и Адриан!
...Сказал ещё бы тьмой стихов
про милость Божью в лапах Рока,
как прошагал Я без упрёка
стезёй царей и пастухов!..
Прошёл сквозь эллинов и Рим
глаголом Ветхого Завета,
один в пустыне, и за это
Я был душой необорим!
...Я тыщу лет иду домой
путём скорее безнадёжным,
порой великим и ничтожным.
И он как плоть Моя – лишь Мой.
2000
РИМ
Заколосить любой ценой жнивьё,
могилы воскресить – под этим горблюсь.
Такой вот головной эдипов комплекс
уворовал грядущее Моё.
И до седых волос душа болит,
себя в огне угасшем полагая.
Я в бездну подсознания шагаю,
как Геркулес за Цербером в Аид.
Веков грядущих зависть приманя,
рождайся, слог умершего романа!
Сияющий бессмертьем Pax Romana,
прими в свои объятия Меня!
Орлиных крыл невиданный размах!
Повергни в персть все алтари и троны,
восстань же до Юпитера короны,
Мой Вечный город на семи холмах!
Хоть с ног и валит Хроноса прибой,
не вспугнуты ничьим вороньим граем,
давай, Эней, вдвоём переиграем
грядущий Твой и Мой минувший бой!
Увидим в бездне непроглядной тьмы
извечный Свет и жар в застылой тверди.
Пройдём смертельный путь резвее смерти.
Где все роняют – там поднимем Мы!..
______________
...Отчаясь в жизни, беглецы гребли
и разрывали мускулы и нервы –
везли в тоске палладиум Минервы
в другую жизнь Энея корабли.
Ещё живит их эллинский исток,
в глазах ещё во всю пылает Троя,
но в сердце, плоть его корнями роя,
другой судьбы проклюнулся росток.
Ещё разбитый мир не сброшен с плеч,
Дидона не запродана удаче,
и в жилах кровь Венерину в придачу
Анхизов сын не сдал за Марсов меч.
И сердце, помня век свой золотой,
не оттолкнуло лиру Аполлона,
чтоб только Марс Градивус и Беллона
его питали кровию живой!
И не зарезан жертвой брата Рем.
А брат, заложник собственной свободы,
не растоптал всю землю в пыль и воды
ещё не выпил вёслами трирем!
И часа ждёт победный звёздный бал.
Свод неба не поддержан римским кровом.
Ещё напьются жаркой римской крови
неистовые Бренн и Ганнибал!
И позабыв, как полагалось встарь,
у черни из несытой смрадной пасти
не вырвал Цезарь цезарево счастье
лечь жертвой на Империи алтарь…
...Покуда спят безволие и блуд,
когда, отважно рады постараться,
любимцы муз Вергилий и Гораций
споют объедки Августовых блюд...
...Ещё позор гнильё словесных груд.
В чести не демагог, а оператор...
И женолюб солдатский император
ещё Империи не гладил грудь!
И от стыда как будто не багрян,
легионер не сделал вспять ни шагу.
И солдатнёй трусливой шахиншаху
не выдан доблестный Валериан.
И ждёт, приличьям затворив уста,
в безвременьи безжалостном не сбиться,
равноапостольный сыноубийца –
начать эпоху с нового листа.
И Богом рыбарей не взнуздан Рим.
Ещё смеяться над богами рано.
И солнцеликий Митра Юлиана
ещё хранит сиянием своим!
Не проявились и в кошмарных снах
на старый Рим безудержные беды.
И галилеянам алтарь Победы,
отчаявшись, не проиграл Симмах.
И, не противен сам себе таков,
Рим помнит о пенатах и о ларах.
И не смеётся дикий гот Аларих
пустым угрозам римских стариков…
...Усталый Рим, предчувствуя конец,
не вскрыл себе хладеющие вены...
И древняя этрусская Равенна
не тянет императорский венец.
Ещё и тьма, и дряхлость – нипочём!
Не напугать самоубийством этим,
когда «последний римлянин» Аэций
заколот императорским мечом!..
______________
...И всем ветрам подставивши чело,
и глядя в омут Хроноса бездонный,
плывёт Эней в объятия Дидоны,
не зная про Дидону ничего...
...Не слушая себе заупокой,
Я протопчу Бессмертия каналы
и накропаю римские анналы
по-новому недрогнувшей рукой!
Нам доля быть в сём мире, а не слыть,
раз веры и отчаянья хватило!
Мы на восход бессмертного Светила
плывём, плывём... Чего же нам не плыть?
2000
ЕГИПЕТ
На разговоры сил не тратит,
от жертвы Жизни не устав,
седое Время воды катит
младенцу-Вечности в уста.
Мир в рябях эр всё заступает
на скорби и утраты пост,
себе без страха наступает
на бешенством отбитый хвост.
Я ложь хлебал и жизнь промешкал,
Меня загрыз двуногий зверь.
И Мне смеется в тьме кромешной
на свет не запертая дверь!
Стать панацее адским зельем,
взалкает скромности позёр,
от света явь залезет в землю,
а тайны рвутся на позор!
Фиал надежды ночью выпит.
Как жить – не ведаю сейчас.
Но утренней зарёй Египет
восстал в Мой богоданный час!
Я цепенею год от года,
во лжи без устали клубясь.
Но размыкают руки Гора
причинно-следственную связь.
И Сета лик от боли скорчен.
Душа, чужую волю скинь! –
Ведь суд Озириса закончен
над помутнением людским.
Мне боги знак благой подали:
спастись, доверясь чудесам.
Но от жрецов и там подале –
жрецом и жертвою Я сам!
Попав во Времени извивы,
Я, без конвоя и без виз,
в Стовратные златые Фивы
иду сквозь сказочный Мемфис.
И жало тленья целит мимо!
И, треньем Жизни не стерты,
являются в морщинах мира
его ребячества черты.
И вновь утраченное близко,
надёжнее, чем до утрат!
Опять немые обелиски
о тайнах Неба говорят...
На Божья царствия пороге
стоит Природа без калек,
меньшие братья – зверобоги,
сын Геба – богочеловек!
Двух полюсов соизволеньем
Мне воды Нила – Жизни твердь,
и смерть – опять выздоровленьем,
раз выход к Жизни через смерть!
Судьбой запуган от рожденья,
здесь смею уповать на то,
что свергну холод заблужденья
Я – ратник Солнца Эхнатон!
Промёрзшей тяжестью Пространства,
сей хворью Времени, томим,
на суд нелживый беспристрастно
стал пред Озирисом самим.
Хоть страх и ложь Мне душу месят,
ни променять, ни в долг отдать,
Тот и Анубис точно взвесят
Мои дела, чтоб оправдать!
2002
АНТИКИ
ПЕСНЯ ЦЕНТУРИОНА ДЕСЯТОГО ЦЕЗАРЕВА ЛЕГИОНА
В полуразвалившейся таверне,
нищ почти, и оттого не скуп,
наливался до краёв фалерном,
пропивал зелёную тоску
прошагавший век, не зная мира,
в пламени дыхания Химер
заслуживший дружбу Триумвира,
Цезаря седой легионер.
И в толпе тоскливо ветерану,
и давно не веселит вино.
Все награды за бои и раны
пузыри пускают в нём давно.
С Цезарем повергший в прах Египет,
Галлию, Испанию и Понт,
на беду не отыскав погибель,
одинок, как пёс бездомный он,
хоть друзей как будто и немало.
Но под пьяный их разгульный вой
лишь хозяйка старая внимала
крикам, брани и слезам его.
С каждой чашей становился злее,
словно брал кого-то на прицел,
Шевелились шрамы, будто змеи,
на руках, груди и на лице.
Мальчики Октавий и Антоний
разыгрались, глупые, в войну,
думая, что в Лете не потонут
бабьи дрязги их на всю страну.
А ему не выйти всё из боя,
где в германских топях рядом с ним
Цезарь дрался и его собою
Триумфатор гордый заслонил.
От него отбив трёх копий жала,
дикарям унял кровавый зуд:
всех троих приговорил в Валгаллу
к богу Одину на скорый суд.
Ну, и он не пожалел подарка:
соблазнительней всех трёх харит,
пленная белёсая дикарка
Цезаря ласкала до зари.
Всем однажды встретиться в Эребе,
жизнь, как никчёмный асс, на кон
он поставил и свой бросил жребий,
с Цезарем шагнув за Рубикон
против чтивших больше, чем законы,
мнимым их благодеяньям лесть.
Клодии, Марцеллы и Катоны, –
всех ничтожеств и не перечесть.
С Цезаревой дерзости немея,
словно в сонме сумасшедших снов,
армии великого Помпея
разбегались сворой глупых псов.
Но сыграли с полубогом шутку
Парки, нить капризно оборвав.
Он стоял в крови, безмолвьем жутким,
как помоями, убийц обдав.
И попятились пугливо разом
те, кто в Цезаря мечи вонзил.
Но не рухнул свод небесный наземь,
и Юпитер их не поразил.
Этой подлостью, как пыткой, сломан
и теперь, ни жив и ни убит,
мощи Цезаря седой обломок
сам с собою горько говорит.
1986
ГАННИБАЛ
Мою присягу вырвал Гамилькар
и на алтарь её как жертву ринул.
– Устанешь, – рёк, – от ненависти к Риму –
да не избегнешь, сын Мой, высших кар!
И сделал, до предела раскалив,
всю жизнь Мою порывом тем единым.
Мне повезло прожить послушным сыном,
великого отца не посрамив!
Вселенской бездною к себе маня,
Молоха печь пылала нощно-денно.
До звёзд вознёс Я славу Карфагена,
хоть Карфаген отрёкся от Меня.
Клубился щедро жертвенный Мой дым!
Я волчий Рим его же кровью залил
и от Сагунта, через Канны, к Заме,
уйдя юнцом, пришёл уже седым.
Я в силе был их вытолкать взашей
назад к себе покорным глупым стадом!
Но оказался крепче римский фатум
завистливых пунийских торгашей.
В глубины заползли они когда,
казалось, безнадёжнейшего краха,
Я снова поднял Карфаген из праха!
И снова был им предан, как всегда.
И дурня гостем был, и подлеца,
меняя их, как рваную одежду.
Но сохранил Я детскую надежду
остаться сыном своего отца.
Вспять Времени, из пепла и золы
Я восставал без горечи и страха –
втоптать вас в грязь из крови и из праха,
Мной пуганные римские орлы!
И снова брошен к жертвенным рогам,
но не отцом уже, а мерзким трусом –
Меня, "Баалов дар", уродец Прусий
заклал бараном несвоим богам.
Но вымолю Я у Баала дар –
одеться Нам в телесную обнову,
чтоб с новой силою начать всё снова
с Тобой вдвоём, отец Мой Гамилькар!
1999
АЛЕКСАНДР МАКЕДОНСКИЙ
Мне явь и сон с ребячества наруша,
до сухости во рту к себе маня,
Моя мишень – наследие Куруша –
безжалостно прицелилась в Меня.
И, каждый раз замучив откровеньем
невиданнее сумасшедших снов,
Меня нечеловечье вдохновенье
испепеляло и рождало вновь.
Я бросил на алтарь врага и друга
и днём шагнул в языческую ночь
и вырвался из замкнутого круга,
всю немощь предков отряхнувши прочь.
Не смелый Я, не сильный, не умелый –
Я между Небом и Землёй пролив!
Я в двадцать пять дошел до Гавгамелы,
и Время и Пространство развалив.
Все получил с отчаянного мена
сорвавший древо – Родину листок:
размял в своих ладонях Ойкумену,
совокупив Эгейю и Восток.
На волю жизни, коей нету сноса,
мертвящие набросив удила,
блудливый телом и умом философ
не утопил в речах Мои дела.
Но и в своей науке хоть не бездарь,
Я меньше приобрёл, чем потерял,
и не насытил алчущую бездну,
всю мокрую от крови Бытия.
Устало тело от огромных вдохов,
а выдохнуть – друзей не обороть:
клокочущие силы диадохов
ещё живою рвали Мою плоть!
Что было, есть и будет, кажет рок нам.
Лишь слушай знай, что там бормочет он.
Ахилл пред смертью потерял Патрокла,
Мой путь в Аид торил Гефестион.
Под занавес весёлого агона,
когда настало время пирогам,
опасней оказался сын Аммона
его гетайрам, нежели врагам.
Их скудостью – безволием Кронида –
за реки крови Я от них изъят.
Эринния, не ставши Эвменидой,
рукой прохвоста бросила Мне яд.
Страшна и ближним доля Александра.
И, не преодолев Мой рок земной,
Олимпиада, сын Мой и Роксана
провалятся в Мой омут вслед за Мной.
Одна отрада: в безнадёжном гоне
в запарке ничему не научась,
селевки, лисимахи, антигоны
перегрызут друг друга в добрый час.
Передохнувши от земной запашки
и честолюбью затворивши зев,
Я понял: наши судьбы – просто шашки,
которыми, смеясь, играет Зевс.
В такой игре без устий и истоков
любое "да" опять сойдет на "нет",
Наверно, прав провидец на Востоке,
что все людское – суета сует.
2000
ЭДДА
ЖЕНИТЬБА БАЛЬДУРА
Юлии
Бальдур – Око Вечности – слетел
во времён безглазую годину,
невозможным сплавом душ и тел
обессилив Фриггу и Одина.
Всех миров подножье и венец,
грёзы и отчаянья обитель,
нерождённых Асгардов гонец
и своих родителей родитель...
Асы, взор уставя в гладь и тишь,
пьют меды, в которых Время тонет.
Брагги, голосистый бражник, лишь
с радости великой жалко стонет:
«Асы! Все тревоги ваши спят,
душ не рвут, не дуют в дудки-горны.
Но, как змеи, шелестят-шипят,
как вороны, грают ведьмы-норны;
скорой жутью души веселят,
Неба и Земли вожди и слуги,
гибель людям и богам сулят
за величья-низости заслуги.
Не пробились сквозь угар и хмель
всходы Жизнью заданных уроков,
хоть и жаждут Небеса и Хель
вестника конца времён и сроков.
Бальдурова доля здесь одна:
кротостию всекрушащей дерзок,
в Смерть уйдёт, где Жизнь до дна видна,
вашим обожанием растерзан.
Так вещает Песенный ваш Мёд:
сдуру стрелы в цель не попадают!
Зрячий Локи и незрячий Хёд
ваши же томленья угадают.
Поглядеть хоть снизу, хоть с боков
Асгарда, что Гелой порасшатан:
чужестранец Бальдур для богов,
хоть и он не боле, чем глашатай
сокрушителей высот и бездн,
Жизнь и Смерть себе заклавших в жертвы,
что приидут не с седьмых небес,
а из лона вседержащей Нерты.
Взмолитесь до судороги скул,
словно немотой вам пригрозили!
Но не вылезть вам из божьих шкур,
а истлеть в горящем Иггдразиле
и очнуться на восходе дня
будто только ночку скоротали,
взвидя ясновидящих Огня
в почитаемых досель кротами.
Тёмен Бальдуру наш ясный день.
Ну а коль сообразить немного –
буйный Локи лишь живая тень
кроткого, им сгубленного бога.
В Локи Бальдур с головы до пят,
в брате сын иль новый лик Одина,
на скале под аспидом распят,
воссияет, Смертью невредимый...»
Звучной лирой песне пособя,
вновь себе без устали долдонит:
«Каждый остальных и сам себя
без натуги держит на ладони.
Спят вершины во глубинах недр...
В радости и в горе нам неймётся...
Нет врагов и другов тоже нет...
В нас Единый плачет и смеётся...»
Но не бури сквозь пророчеств тьму –
Асы лишь веселия алкали,
пригрозивши скальду своему:
«Пей, пока под стол не затолкали!
Блажь твоя безумна и пуста.
Явь одна сегодня нам желанна!»
И целует Бальдура в уста,
всех забыв, сияющая Нанна.
2003
ЭСТЫ
ПОСМЕРТНАЯ ПЕСНЬ ДРЕВНЕГО ЭСТА,
ПОГИБШЕГО 21-ОГО СЕНТЯБРЯ 1217 ГОДА В МАДИСОВ ДЕНЬ,
В БИТВЕ С РЫЦАРЯМИ ОРДЕНА МЕЧЕНОСЦЕВ
Посвящение Юло Ало Вызару
Я был с Лембиту в этот день,
днём последним для нас он был.
Нынче в Тоонела Я лишь тень,
но и здесь ничего не забыл.
Я себе и здесь не простил,
срезанную с могучих плеч,
его голову, хоть защитил
многократно его Мой меч.
Мною долг и здесь не забыт:
вместе воды забвенья пьём,
оправдал себя тем, что пробит
Я и сам тевтонским копьём.
Отвори потомкам, наш край,
память лет тех своим ключом,
как нас в светлый и кроткий рай
загоняли огнём и мечом.
Как по скопищу наших тел
и под волчий гнусавый вой
для каких-то там «божьих дел»
шли тевтоны на нас «свиньёй».
Сам владыка железных сердец,
жаждой блага для нас томим,
ватиканский святейший отец
подарил наши души им.
Содрогались от наших драк,
но отстать никак не могли,
подпирая "нах остен дранг",
скандинавские короли.
Я и здесь, в бесплотной стране,
слышу волчий тевтонский вой.
Слаще брачного ложа Мне
был Мой каждый смертельный бой.
Да и самый любовный жар,
после битв Меня лишь знобил.
Мирный день нам как высший дар
за труды и молитвы был.
Никогда Мне молебный стон
не дарил благодатных нег.
«Таара, авита!» – вот лишь что
Я усвоил за весь свой век.
Я был воин, об этом речь,
и о крови не горевал.
Может в сотне тевтонов Мой меч
за короткий век застревал.
Но вождя не сберёг в бою,
хоть и рвался всегда из жил.
Всё ж и здесь Я на том стою,
что недаром Я жизнь прожил.
Раз от века мы никогда
не платили чужих долгов.
И не предали мы тогда
ни родных могил, не богов.
Ни на шаг не расстроив ряды,
встретили мы последний час.
Это боги нашей беды
испугались и предали нас.
Не свалили нас гарь и чад
и зараза чужой молвы.
Я был с Лембиту в смертный час.
С кем, потомки, будете вы?
Лишь для света бывает тень,
наша смерть вашу жизнь таит.
Ваш прекрасный и сытый день,
он на наших костях стоит.
Берегли мы свой хлеб и квас,
хоть сломали на том свой рог,
чтоб заморские гости вас
не купили за сладкий пирог.
Вскачь за птичьим за молоком,
за любой кусок рвётесь в пляс.
Как бездумно вы и легко
соки жизни пьёте из нас!
Что ж, по-своему вы правы –
наша боль не для ваших дней.
Да в дурном беспамятстве вы
не остались бы без корней!
Но коль снова в годину невзгод
заслонит вас чужая тень,
то опять вашу жизнь спасёт
наша гибель в Мадисов день.
1999
КАЛЕВИПОЭГ
Всё же расскажу, хоть в речах не боек –
уж таким Меня Линда родила:
Я ваш брат-изгой, ваш Калевипоэг.
Слушайте Мои песни и дела.
Не иначе как с Божьих попечений
Линда понесла, раз приснилось Ей,
будто родила, даже без мучений,
молнию Она, в радости Своей.
Бог там иль не Бог, каторжною рожей
попугал Я злых, добрый лиходей.
Даже если Я не людской, а Божий,
на Земле Я жил только для людей.
Страхом не томясь – сдюжу или брошу,
Я под злобный вой, хитрое враньё
на Себя взвалил всю земную ношу,
чтоб передохнуть людям от неё.
Поощрён судьбой Я пинком наружу:
мол, дерзай, коль хошь, а не хошь – давись,
ласкою родни был не перегружен;
что ж и не взлететь Мне без груза ввысь?
Из воды вино делать люто жаждя,
злато из грязи, да на все лады,
вызывал Мой шаг каждый и не каждый,
канувших веков всходы и плоды.
Прошлое с костей порастряс Я в битвах,
злыдней воскрешал, злобу их сгубя,
а грядущее в сладостных молитвах
чистой мыслью ткал, отрешась Себя.
Всё во Мне Моё от Земли до Неба,
что Я превозмог, что не обороть,
не раздвоены трупам на потребу,
замиренный Дух, страждущая плоть.
Правда, крепко Я плотью Дух ославил...
Но Мой каждый шаг – Душу лишь трудить,
хоть в объятьях Я столько дев расплавил –
Пейпси-озеро ими запрудить.
Завистью калек Я не оскоплённый,
незачем Себя хворью их латать:
Воин и Поэт любят исступлённо,
ну а прочим всем – слюни лишь глотать.
Мир на сём стоит, это вам не грёзы:
завалил врага – тут же в рёбра бес!
Но война в Душе – дело посерьёзней
всех житейских драк с поводом и без.
Любопытный к тьме и довольный светом,
в книгах Я чужих ум Свой не искал.
Он не тосковал по чужим советам:
Я его всегда при Себе таскал.
Не при болтовне, а всегда при деле,
тропами Земли славно пропылён,
сам себя кормил Мой умишко в теле,
голоден и зол, гибок и силён.
До Лапландии своротил преграды,
но вертал назад, кончив мордобой:
Вышгород родней Рима и Царьграда –
здесь всей кожей пью силу под собой.
Чудо из чудес – озаренье тела,
Я с ним ушагал за края Земли.
Рученьки Мои ведали, что делать,
прямо вглубь Меня ноги завели.
Сполохи страстей и не уморили.
Смел Я даже то, и нельзя что сметь.
Скушно стало под сводом Ильмарине –
Жизнь Я покорил, покорить бы Смерть.
Прочь из сего дня топями без гатей
в глубь эпох и эр шёл Я без огня
до корней Земли, там давно Рогатый,
силушку копя, ждал-пождал Меня.
Чтобы телеса Смерти завидущей
надвое рассечь молнией клинка,
чаши на весах, Прошлое с Грядущим,
в обе руки взял, дрогнувши слегка.
Всё, что потерял и о чём не грезил,
на Меня свою опустило тень.
Чудом устояв, их уравновесил
да к Себе стянул в нынешний Свой день.
Людям и богам, бедным и безбедным,
со звездой во лбу в жертву сданный бык,
вдруг налился Я сплавом всепобедным,
мигом, что вобрал небыль всю и быль.
За труды Мои скромною наградой,
показать себя яростно влеком,
внутренний огонь внешние преграды
как солому сжёг просто и легко.
Осторожностью Я не перелечен,
Я в аду Своё имя написал,
И любовно Мне рухнуло на плечи
всё, за что так бьют Землю Небеса.
Намололи вам дурни – виршеплёты,
что у беса Я – брюхом на рогах.
Но в кромешной тьме Я покуда плотно
на Своих стою на двоих ногах.
Вырвать жизнь землян у вампира-ада
Я сошёл сюда, Смерть к Себе маня.
Выстою ещё столько, сколько надо,
лишь бы на Земле верили в Меня.
1999
ЭСТОНСКАЯ ПЕСНЯ
Посвящение Юло Ало Вызару
Я в Эстонию с Неба жар-птицу унёс,
будто парус, морской благодатию полный.
Я эстонской землёю рождённый утёс.
И приносят мне песни балтийские волны.
Прадедовых побед с ног сбивает прибой.
Как во храме стою Я на их пепелище.
Полыхает в крови неоконченный бой
и небес досягает солёной пылищей.
Не мытарьте Меня, всё, как было, спою,
боли древней испив на заре на весенней –
песню Калевипоэга, словно свою,
всем во здравье живым, коль уж не на веселье.
Горе долу придавит – тогда полечу,
благо, крылья растут непролазною чащей.
Меня Лембиту хлопнул, смеясь, по плечу:
«Поспешай веселее за смертною чашей!
Нынче Нам неземную удачу найти!
Оттого Таара Нас и ласкает как лупит –
чтоб купели Нам огненной не обойти,
дело Божье, оно ведь догадливых любит!
Перед замыслом Божиим шапку долой!
Знай хватай угощение с Божья подноса –
ведь со Мною всё больше народ удалой:
зелье смертное вмиг уведут из-под носа!
Нам за дело от сердца хлебнуть не претит –
хмель свирепый в безделье от века не дуем!
Тазуя со своими грозился придти –
Он на смертном пиру тоже выпить не дурень!»
Что ж, на пир сей и лира, и песни за Мной –
там тряхнуть непокорными злыми вихрами!
В каждой капельке моря и в персти земной,
на погосте они отзовут и во храме.
В плоти песенной жить не сгибавшим колен,
на Земле и на Небе вовек не стареть Им,
ибо Светом растущих не выдюжит тлен
своих чад пожирающих смертных столетий!
2009
ТЯГА ЗЕМНАЯ
ВАСЬКА БУСЛАЕВ
Что им, молодцам Онежья
и окрестных всех земель,
коль в них силушка медвежья
бродит, как вчерашний хмель,
коли им всегда в охотку
подурить разок-другой:
хоть боярина за глотку
да и в Волхов головой!
Залежавшийся на печке
малый иль с дороги вор –
прёт, как коник без уздечки,
на широкий Васькин двор.
И решают там ватагой,
кому б выпустить кровей!
И решенье крепкой брагой
подкрепляют, чтоб верней!
Что посадники им с князем
новгородским во главе!
Ваську хоть столетним вязом
бей по буйной голове –
и расколется едва ли:
как броня она крепка!
Как погибели ей ждали –
не дождалися пока!
На посаде не дышали
богатеи и купцы,
как крестили бердышами
их лихие молодцы.
Всё мечтали в мерзком страхе,
как бы Ваське-вожаку
отхватить единым махом
прочь шалавую башку.
Но добраться им до Васьки –
ровно чёрту на Афон!
Им ещё загнёт салазки
со товарищами он!
Торопясь, спускает струги
вся ватага вместе с ним.
– Отправляемся мы, други,
в город Иерусалим!
Начинай, гусляр, по праву,
не умаялся пока,
перейми шальную славу
у горластого Садка!
И рубить им городища
по далёким берегам.
Может, кто-то и отыщет
их кресты когда-то там.
1985
ИСЦЕЛЕНИЕ ИЛЬИ МУРОМЦА
Посвящение Евгению Шкилёву
Не бесовскими чарами –
Божьей волей, как положено,
народился в Карачарове
сын крестьянский обезноженный.
Во плоти сидит остынувшей
Дух, колеблющий пределами,
на печи на опостылевшей,
будто насмерть к ней приделанный.
И давно воспрянуть надо бы
на дела на громоносные,
да вцепились силы адовы,
паучины кровососные!
Кой уж год в пучину падая,
осениться не случается!
Всё хлебает с шила патоки,
в голове всё помучается.
– Так зачем же за беду Мою
тело рвать и душу заживо?!
Говорят, что так задумано:
чтоб они живее зажили!
И бормочут спьяну: «Слушай-ка!
Только нас и слушай надолго:
мы поможем те, Илюшенька!
Мы тебя поставим на ноги!»
Машут всё хвостами, лапами,
дышут бранью подзаборною
рожи злобные, покляпые –
нежить, сволота отборная!
Ждут Илейку беды Родины,
лая землю нашу по свету;
ждёт у речки у Смородины
Соловей с разбойным посвистом.
Карной-Желею подкинутый,
всё гудя башкою медною,
Калин-царь стоит под Киевом
с дикой силищей несметною.
Вволю нечистью погадано:
быть нам выпитым до донышка;
и Идолище поганое
стал на горле Красна Солнышка.
До небес аж наворочены
боль, туга и сокрушение,
да и много всего прочего
ждёт Илейкина решения.
И когда он, сиднем сидючи,
проклинал судьбину тошную,
тихо, как вода сквозь ситечко,
потоптались под окошками.
В дверь найдя дорожку торную,
постучали, как положено,
и вошли в избу просторную
три калики перехожие.
Брызнули, клыками лязгая,
из избы все бесы драные.
И вздохнули старцы ласково:
«Здравствуй, чадо бесталанное!
Есть ли странным людям коржичек
у Ильи да у Иванова,
за который ему ковшичек
знатного питья медвяного,
что излечит от бесславия,
отведёт от бездорожия...
Пей медок себе во здравие
да ещё во славу Божию!»
Волей жаждущей не брошено
слово мудрое под лавкою;
выпил молодец, как прошено,
чтоб уважить старцев ласковых.
И пробилась дрожью крупною
мощь былинная у лодыря,
не украдена, не куплена,
вдруг очнув себя от одури!
Да стряхнул всю наземь боль свою
из груди да из подвздошины
и притопнул с удовольствием
лапоточком неизношенным!
Вздрогнул белый свет, завякали
агаряне со обдорами!
И тряхнуло так, что звякнули
света все четыре стороны.
– Эк и силищи-то прибыло! –
усмехнулись гости хитрые,–
коль отрясся от погибели,
то ступай себе с молитвою!
Так и было, как тут сложено:
просто, будто ближних сродников,
в дом принял он Сына Божия
да Егория с Угодником.
...Как ходил он за победами,
за обещанным имением,
кто не знает, тем поведаем
в раз другой со всем умением!
1999
САДКО
Прямо лбом упал, ну а всё же стал
на своих двоих Садко Сытинец,
новгородский гость, словно вбитый гвоздь,
не вогнать уже и не вытянуть!
Песней Мне не лень колебать Ильмень
и лечить от зла землю нашу:
хоть безродный псарь, хоть подводный царь –
все под песнь Мою славно пляшут!
Что ж за жизнь у нас – с трезвых, с пьяных глаз
каждый пень к своей правде нудит.
Я ж и сам неплох: жив во Мне Мой Бог!
Как Он скажет Мне, так и будет.
Вольно песнь Моя через все моря
да по землям всем путь свой правит:
Мой нехитрый форс, словно Божий морс,
честный люд целит, бесов травит!
Колебая явь и пугая навь,
струнами тяну свои жилы,
так, что горло в кровь, песенную новь
подымаю Я в душах живых.
...Рассекал корабь жизни злую рябь,
прямо к славе вело кормило.
Да травой морской, злобою людской
досыта судьба накормила!
Долго ждав свой час, влезла не стучась,
всем ветрам растворивши дверцы,
и в Мой птичий рот сунула пирог
с луком, с перцем, с собачьим сердцем!
И со дна нам глас да под обух нас:
«Заворуи! Пожалте сгинуть!»
И в морской дали стали корабли –
ни назад, ни вперёд не сдвинуть!
Мы давай гадать, жребии метать –
ни один под водой не скрылся,
всем доплыть домой. Только умный Мой
в дно по уши, дурак, зарылся!
И в морское дно сразу заодно
вколотило Меня, забило.
Но и на донышке грело Солнышко –
и на дне Меня не забыло!
По грехам Моим, смертию томим,
брошен в холод и сумрак густый,
с ним Я не застыл, опустил персты
на яровчаты свои гусли.
Заглушивши стон, Мой гуслярный звон
превозмог себя, расстарался.
И подводный Дед, сорок тысяч лет
не плясавший, с цепи сорвался!
В уши, нос и зрак, живодёр-табак,
песенное налезло зелье,
под пятой царя все, сколь есть, моря
всколебали всю нашу Землю!
Сумрак поредел: всё же есть предел
и подводному Чуду-Юду –
и в водице взмок и на брюхо лёг:
«Ублаготворён, не забуду!
От таких делов, разудалых слов
вот така во Мне родилася
думушка одна: вылезай со дна
и катись отсель восвояси!»
«Опоздал, ей-ей, ты с мыслёй своей –
силой песни, в беде рождённой,
вороти вполне милой стороне
всех пропавших в воде студёной!»
От таких делов, разудалых слов
у царя покосилась рожа:
«Ладно! С сердца вон – забирай полон!
Дешевить, так себе дороже!»
Разлилась, горя, через все моря,
в кипяток превращая льдины,
смертную болезнь залечила Песнь,
сокрушила её годину!
Головой крутя и вовсю вертя
Приключенье, как дивный сон свой,
по седой волне в дареном челне
Я подался домой встречь Солнца.
...Кой уж век прошёл, а Я жив ещё,
не пропал во Времени бездне!
А придёт беда – снова, как тогда,
и в себе, и в других воскресну!
...Прямо лбом упал, ну а всё же стал
на своих двоих Садко Сытинец!
Новгородский гость, словно вбитый гвоздь,
не вогнать уже и не вытянуть!
2000
СВЯТОГОР
Посвящение Александру Урису
На Святых на весёлых на вольных горах
проживал исполин весом в земную твердь –
Чернобогу-Кащеищу тягостный страх,
всем нахвальщикам злым неминучая смерть!
Чадо Виево, был Он ни вял и ни скор,
всё Сварога молил и весь свет боронил,
ни себе, ни людям был ни сглаз, ни укор,
меру Жизни и Смерти в себе хоронил.
И за подвиг с людей брал их лютой тоской –
к Беловодью по жизни чтоб легше им вплавь!
И на всей на Земле был один Он такой
тяготя данью этакой навь да и явь.
Чуть пожил бы – и Солнце бы сунул в карман,
будто Мокошь с второю судьбой приползла!
Да за степью седой стал дремучий урман,
и Морена-карга уж и гроб припасла!
Перепил ядовитого Он пития,
а когда лишь чуток отпустил удила,
вдруг почали из темени небытия
наползать на него все былые дела.
Ободравши всю ягоду дружно с куста,
поддержавши себя толковищей людской,
почесалось людьё, поскребло все места
и родило решенье всей силой людской!
– Не сдержать с грузом нашим вояку того,
а как свалится, то и подавит нас, чать!
По уму бы людям сторониться его –
тут и Матерь-Земля стала злобно урчать!
И любовь и защиту свою отменя,
выдохнула ему: «Слушай, ставши вот тут:
ты поди, Святогор, куда хошь, от Меня –
ядом ихним ты аж по макушку надут!»
Замутилась души светозарная гладь,
но ту муть для себя лишь воитель таит.
Едет молча с Ильёю, и вдруг – глядь-поглядь:
в чистом поле пуста домовина стоит.
И стоит себе гроб, сам ни мал, ни глыбок.
Святогора тут ровно под хвост подожгло:
«Впору Мне, помолясь, и освоить гробок –
сердцем чую – Моё времечко подошло!»
В гроб залез и себя как защёлкнул ключом,
выпростала клыки чтоб Кащеева рать!
– Пособи-кось, Илейка, махни-кось мечом –
ждал всю жизнь, а теперь тяжело помирать!
Братняя суета – в хляби тянет та гать! –
будто тащит на грудь всю Микулы суму.
– Да, со Смертью Илейке себя не тягать!
И подмога Ильи пуще смерти ему.
И вздохнул Святогор, на него не сердит,
распахнуть порываясь остывшую грудь:
«Глубоко же во Мне Смерть-змеюка сидит!
Ты иди доживай, Я тут сам как-нибудь...»
И со Скипером-зверем Он выдюжил спор,
расстоянье пройдя до обоих концов.
Возвернулся на Землю опять Святогор –
дорубить себе терем на тыщу венцов!
И вобрал Святогор в грудь закат и восход,
стал всему на Земле Он конец и исход,
острия обломал Чернобожьих рогов
и в себе примирил всех друзей и врагов.
2001
РУССКИЕ ПЕСНИ
ПЕРВАЯ ПЕСНЯ
С неба гул доносит,
и не видно звёзд,
да снежком заносит
небольшой погост.
Жители земные
в вечном сне слегли.
И по ним родные
слёзы пролили.
А потом забыли,
как стихов куплет, –
вроде бы и были,
да теперь уж нет.
Так и Я разлягусь
здесь когда-нибудь,
никому не в тягость,
никому не в грусть.
Отдохну Я вволю
от мирских забот,
от тоски, от боли –
всё как блажь пройдёт.
Правда будет тесно –
жребий жалкий дан...
Мне б – в другое место,
Мне б – в степи курган!
Чтоб один, заброшен,
как бобыль стоял
и чтобы о прошлом
думы навевал.
Не хочу ни тризны,
ни в любви порук
и с собой от жизни
ни коня, ни слуг.
Знают пусть лишь смутно:
жил-де молодец,
жизнь прожил нетрудно,
был большой гордец.
Потому и здесь с ним
рядом никого.
Только ветра песни
тешат прах его.
1984
ЗА ЗИПУНАМИ
Вниз по матушке по Волге
разбойнички плыли.
Путь лежал им трудный, долгий.
Все угрюмы были.
Атаманы, есаулы
речь таку держали:
государевы посулы
бранно проклинали.
– Ишь, покайтесь – и простит он
наши преступленья,
и грехи нам все скостит он,
и без искупленья!
Говорят им атаманы:
«Тёрты мы и биты,
хоть на нас уже арканы,
может быть, и свиты!
Ждёт богатая добыча
нас в заморских странах!
Может, ворон нам накличет
смерть от ятаганов.
Иль найдёт её кто, может,
от стрелы татарской,
или стащат с него кожу
в тридевятых царствах.
Только лучше это, други,
чем как на забаву
сволокут царёвы слуги
всех нас на расправу
и накормят не грибами –
шуточкою злою:
с перекладиной столбами,
из пеньки петлёю.
Лучше все единым духом
сгинем в битвах с шахом,
но зато не ляжем ухом
на царёву плаху!»
...Вниз по матушке по Волге
разбойнички плыли.
Путь лежал им трудный, долгий.
Все угрюмы были.
1984
ПОДРАЖАНИЕ АПУХТИНУ
Были когда-то и мы рысаками...
Наполним, друг бокалы,
тоску отгоним прочь,
споём про губки алы
и про глухую ночь,
про то, как нас любили
так просто и легко,
как кони уносили
нас с милой далеко...
И никого на свете!
Тишь! Спал и стар и мал!
И нам бродяга-ветер
следочки заметал...
Мы ж, подбоченясь лихо,
в душе робели – страсть!
Но нас улыбкой тихой
дарили, не боясь!
...Блаженное то время
нас бросило давно.
И с девами кто с теми
пил после нас вино?..
И кудри облетели,
и страсти улеглись.
Душевные метели
угомонила жизнь.
Услад тех нам лишь, грешным,
не позабыть никак!
И счас ещё нас тешат –
да только не за так!
Целуют нас лениво,
украдкою смеясь,
и морщатся брезгливо,
на миг отворотясь.
Не верим и мы сами,
разбередив умы,
что были рысаками
лихими ведь и мы.
1984
ЯМЩИЦКАЯ БЫВАЛЬЩИНА
Посвящение Эдуарду Доброму
Вот мчится тройка удалая
В Казань дорогой столбовой,
И колокольчик, дар Валдая,
Гудёт уныло под дугой.
Ямщик лихой – он встал с полночи –
Ему сгрустнулося в тиши:
И он запел про ясны очи,
Про очи девицы души.
«Вы очи, очи голубые,
Вы сокрушили молодца:
Зачем, о люди, люди злые!
Вы их разрознили сердца?
Теперь я горький сиротина!»
И вдруг махнул по всем по трём,
И песней тешился детина –
И заливался соловьём.
Фёдор Глинка
Глухая ночь, и мой ямщик лениво
мычит спросонья и клянёт мороз,
и я с ним в такт, поджавшись сиротливо,
кляну судьбу, не утирая слёз.
И тишь вокруг, ничто шуметь не смеет.
И под копытами лишь снега хруст.
А я стараюсь, из всех сил лелею
свою обиду горькую и грусть.
От хмари и мороза сатанея,
я пнул возницу: «Борода, очнись!
Давай, соври чего повеселее,
что хошь, про баб иль там про свою жизнь!»
– Забыл я, барин, с чем веселье кушать,
и баб, язви их, позабыл давно.
Ну, а про жизнь, охота есть – послушай.
Не знаю только, будет ли смешно.
И я был тоже молод, вьюнош милый,
да и жена красавица была.
Хвостом вот только рано закрутила
и на подворье барское ушла.
И вот за этот, значит, за подарок
меня он в плети, чуть не через день.
А был тогда я не свечной огарок,
хотя сейчас и высох весь, как тень.
Забрил мне лоб и, значит, во солдаты:
подальше чтобы, так-то поверней.
И без вины я вышел виноватый,
видать, неловко было им при мне.
И пулей стрелян, и штыком я колот,
и с шахом дрался я, и турку бил.
И Алексей Петрович мне Ермолов
«Егорий» из ручек собственных вручил.
Бил басурман, скажу тебе, на совесть.
Поручик ссыльный даже говорил,
что про меня, ей-ей, напишет повесть.
Своей отвагой, стал-быть, заслужил.
А отслужил, домой пошёл без злости.
И не держал на них я долго зла.
А ейный крест погнил уж на погосте –
как бросил он, от сраму и слегла.
Вот с той поры я и душою рваный,
не много же от жизни я припас –
тоску звериную да злые раны,
да Смерть крестом одарит в оный час.
Так что меня по трактам всё качает,
как пса бездомного, вишь, неспроста.
Лишь иногда немного полегчает,
когда пропью с себя всё до креста.
И ткнул в плечо мне снежной рукавицей:
«Ну, а твоё-то горе – не беда,
обнимет раз покрепче молодица,
и нет как нет его. Всё ерунда!»
И снова тишь, лишь воет глухо ветер,
да хрип от ветра у коней в груди.
И никого на всём на белом свете –
ямщик да я. И что там впереди?
1984
ЖИТЕЙСКАЯ ИСТОРИЯ
Укатали Сивку да крутые горки,
стёжки да дорожки, да лихой разгон.
Был он раньше резвый, молодой и гордый,
а теперь больной, хромой и старый конь.
А ведь жил сначала вроде беспечально,
рвал сохой ломтями жирный чернозём.
Только беспечально было лишь вначале –
все мы поначалу мягкий хлеб жуём.
Знать бы, упадёшь где – подстелил соломки б,
да не народился, кто б такое знал.
Конокрады Сивку прочь свели в потёмках
со двора родного в город на базар.
И потопал Сивка по Руси широкой,
погоняем щедро бранью и кнутом,
смаргивая наземь слёзы влажным оком,
вспоминая горько пашенку и дом.
Пообил копыта Сивка по дорогам
и по трактам да и по лихим местам,
варнаков безродных уносил в остроги,
мчал купцов от смерти по глухим лесам.
Господа большие люто мордовали
ямщиков несчастных, только пыль с них шла.
Ну а те на Сивку были злы едва ли,
но кровавил пеной Сивка удила.
За свои страданья да за грехи чужие,
за свою охоту зло побить добром
заработал Сивка сорванные жилы
да шальную пулю-дуру под ребро.
И уже под старость возле ипподрома
дроги погребальные Сивка волочил,
и её увидел глупый конь бездомный
и совсем рассудок бедный помрачил.
А ведь много Сивке было и не нужно:
лишь облегчить душу, выплеснуть огонь.
Но была та с императорской конюшни,
и на что ей старый бедолага конь.
Окатила взглядом царственно-небрежным,
словно опустила на голову ночь,
повела жеманно боком белоснежным
и, заржав брезгливо, удалилась прочь.
«Подалась ворона в царские хоромы»,–
усмехнулся горько Сивка над собой.
Потащил он дальше воз свой похоронный,
застучал копытами по мостовой.
Укатали Сивку да крутые горки,
стёжки да дорожки, да лихой разгон.
Был он раньше резвый, молодой и гордый,
а теперь больной, хромой и старый конь.
1985
ПЕСНЯ ПРО СТЕПАНОВА ЕСАУЛА
Ох, взалкал-то кровушки Тишайший царь!
Покатились щедро головы разбойные.
Но пришли на помощь молодцу, как встарь,
спрятали надёжно Жигули привольные.
Есаул Степанов – правая рука! –
пред царёвой сворой вряд ли и отмолится.
То-то не дождётся дыба казака,
гордость понизовой забубенной вольницы.
В омуте зыбучем век свой вековал,
своё горе в гору нёс, не клял судьбину.
Да на все четыре бес как подковал:
вынесло с болота прямо на стремнину.
Первый раз помыслив, осерчал зело
на бояр и дьяков, чтоб им повылазило!
Вдругорядь помыслил – сразу повело
ко Черкасску-городу, к атаману Разину.
В третий раз помыслил – рубище долой,
да зипун казацкий он напялил с Богом,
хоть и знал: коль служишь не мошне тугой,
как земная тяга, тяжела свобода.
Откупом сомненьям душу не сгубил,
выплыл на стругах он на стезю неторную.
Вертоградов райских батька не сулил,
утешал лишь плахой да тюрьмой просторною.
– За свою обиду, за весь чёрный люд
послужи, коль сила на добро жива ещё!
И служил в охотку, на правёж был лют
и на кичку резво бегал со товарищи.
Пропивал дуван свой, всё богатство – грязь!
Крест имел лишь медный, жадностью не маялся.
Не один прегордый воевода князь
казаку безродному до землицы кланялся.
Повезло ему и хлеб чужой вкусить
окромя хлебов рязанских или курских,
и слепые лирники пели по Руси
про его мучения на галерах турских.
Только к православным так щедра судьба,
и, гордясь царёвой службой безупречною,
во Москве-столице Божьего раба
как родного приняли молодцы заплечные.
И огонь под дыбой ловко разогрев,
кнут, что попросоленней, для гостя выбрали,
Но царёву милость гостюшка презрев,
порешил: «Та милость – дело, право, гиблое!»
Пусть разбойной кровушки алкает царь,
не торчать его главе на частоколе!
Ещё попытает свой талан, как встарь,
и на Волге вольной и во чистом поле.
1986
МОЯ ЦЫГАНОЧКА
"Бáсан-бáсан-басанá" –
заклинание от нечистой силы,
поющееся в цыганских песнях,
заимствованное из еврейского языка.
Мне сегодня грустно,
зелье не берёт!
А цыганка Груша
про любовь поёт!
Никому не нужен,
сам себе постыл!
А цыганку Грушу
даже князь любил!
Королева «Яра»,
роковая масть –
а почти задаром
ублажить взялась!
По гитаре пальцы
бегают, дрожа.
Хриплое контральто
режет без ножа!
Нам от всех напастей –
бáсан-басанá!
И для вящей страсти –
чарочка вина!
Теплится лампадка,
светится кивот.
С Грушей очень сладко,
страшно только вот,
хоть рабой послушной
тешит каждый зов.
На груди у Груши
тайный образок
да петли шелкóвой –
память давних лет –
как в снегу подковой
отпечатан след.
Таровата дева
стала на любовь,
ну а было дело –
отойди любой!
И свело ж нас что-то –
случай глупый, что ль, –
о сём дне заботы
и о прошлом боль.
В прошлом лишь обманы,
нонешнее – дрянь,
впереди – туманы,
как туда ни глянь!
И по-новой мучим:
«басан-басана...»
Я – на всякий случай,
от тоски – она.
1986
СТАРАЯ ПЕСНЯ
Уже Мне не послушать,
как жили деды встарь,
не вывернет Мне душу
хмельной ямщик-почтарь,
не взвоет бородатый,
чья песня – в сердце нож,
чтоб с головы до пяток –
волной студёной дрожь
от песенной отравы,
когда он заревёт
про страшные централы,
про каторжный народ,
что грамоты не знали
там, на краю земли,
штаны что пропивали,
а души берегли.
И рассуждали здраво,
что тоже хорошо –
хоть с рваными ноздрями,
да с целою душой!
Ничо, что душегубом
быть каждый первый лих –
зато поганый рубль
не испоганит их!
Их разбитное братство,
ударившись в запой,
плевало на богатство
похмельною слюной!
Гогочущих охально
назло дурной судьбе,
ловчила целовальник
возил их на себе!
Сдирал за блажь и водку –
за так им чёрта с два! –
штаны и самородки
с непомнящих родства.
Потом, опять до срока,
бродяга или тать –
кто до большой дороги,
кто прииски искать.
А кто погорше перчик,
поболе гож и леп –
тот в Акатуй иль Нерчинск
за тачку да на цепь!
И, в унисон со звоном
кандальным во всю ширь,
от песенного стона
гудела вся Сибирь!
А вот теперь те песни
по душу по Мою
не сыщутся, хоть тресни!
А Я так не спою...
Своё отголосили
на свет весь в две щеки,
отпели свои были
хмельные ямщики!
1986
ПЕСНЯ О КАТАХ
Эта сказка добрая не от скуки начата.
Как в приказе Тайных дел весело и зло,
до трудов горячие, дьяки и подьячие
службу государеву правили зело.
Проводили времечко подобру-здоровушку
и в часы рабочие, да и в свой досуг
прочь секли головушки и людскую кровушку
пили, как воробышки поутру росу.
На Руси пророков-то во все веки вечные –
как клопов немореных, плюнь – и попадёшь
в Господом отмеченных. Светит Божья свечка им
за людские мерзости – к катам на правёж.
Ибо и тишайшие, и владыки грозные
первородство ревностно берегут своё.
По сему с пророками им дороги розные:
государям – этот свет, тем – небытиё.
Вздёргивали кверху их, гнутых тяжким бременем
истины познания, лили семь потов,
чтоб во благовременье затушить свет в темени.
Рвались речи вещие с пыточных листов!
Судей лихоманкою било нешутейною
от забот кровавых, но умудрял Господь:
строились артельно и трогались в питейные
и удачно водочкой усмиряли плоть.
А ковши последние сии стражи смелые
пили, как и первые, гладя блудных дев,
за царя Великыя, Малыя и Белыя...
И под стол валилися спать до новых дел.
Души целомудренно дальше в пятки прятали
и опять в хоромину свой вгоняли гвоздь,
хоть не ждали платою райские палаты,
но матушка-заступница защитит авось.
Эта сказка добрая не от скуки начата.
Как в приказе Тайных дел весело и зло,
до трудов горячие, дьяки и подьячие
службу государеву правили зело.
1987
СОВРЕМЕННАЯ ИСТОРИЯ
У бурмистра Власа бабушка Ненила
Починить избёнку лесу попросила.
Отвечал: нет лесу, и не жди – не будет!
«Вот приедет барин – барин нас рассудит,
Барин сам увидит, что плоха избушка,
И велит дать лесу», – думает старушка...
Некрасов
У горисполкома бабушка Ненила
с нужником квартирку двадцать лет просила.
Жалобу послала – то-то радость будет:
барин во столице глянет – и рассудит!
Барин-то изгонит из души начальства
силу вражью, чтоб ей разнестись на части!
Полюбил Наташу паренёк пригожий,
да и сам Наташе приглянулся тоже.
Но тут зануждался в душах забубённых
долг интер... какой-то в странах полудённых!
Этот самый долг их всех любвей сильнее.
Ну да барин знает – барину виднее!
Был большой начальник и не крал как будто.
Но силён лукавый: и его попутал!
Но как чин великий был в авторитете,
мужичок попроще за него в ответе –
но не верит в крепость этакой напасти
и взывает слезно к самой главной власти!
То, что немцу гибель – русскому здорово!
Не берут начальство даже бабьи рёвы!
Даже их слезами не снести плотины.
...Бабку в общежитье в гроб заколотили.
А её квартирку ловко подогнали
разбитной наяде с длинными ногами.
Паренёк пригожий влез в чужую бучу –
и без покаянья лёг в песках зыбучих.
Ябедой своею молнии и громы
вызвал мужичок – и слопал срок огромный,
волей, а тем паче правдой и не бредит.
...Ну на Страшный суд-то барин уж приедет!
1988
КРЫМСКИЙ НАБЕГ
Песня - слабая попытка избавиться от наваждения:
прекрасных стихотворений Дмитрия Кедрина
и Валентина Устинова, посвящённых
людям и событиям XVI-XVII веков.
На хвосте сорока весть несла,
под гонцом из Крыма кони слабли:
зарубил московского посла
сам Гази-Гирей дамасской саблей.
Указаньем хану на обет -
сабля та от турского султана.
И ушла стремительно в набег
вся орда, восторженно-гортанна.
О трёхконь летела на рысях
по дороге ровной и ухабам.
И стонал под ней Муравский шлях,
расстелившийся зазорной бабой.
Но судьба, побивши, упасла,
Русь глазами не водила шало.
Знать, гонца лошадка донесла,
и сорока, знать, не оплошала.
Руки положили на луку
воеводы, в рубках семи пядей,
и всем войском перешли Оку,
чтобы умереть, но не попятить.
И от русских бед, как в масле сыр,
снова к Крыму схлынула лавина,
на арканах волоча ясырь,
обречённый пасть наполовину.
Этому наворожит беда,
коли Богом в уши ей надуло,
сгинуть навсегда и без следа
на торгах Алжира и Стамбула.
Той – под крымчаком свой век дрожать,
стыд и память из души стирая,
для набегов воинов рожать
в славу буйного Бахчисарая,
чтоб тех деток из татарских жил
с Родиной, землёю иноверной,
в веки новые связала жизнь
цепью непонятной и безмерной.
...Люд бежал и ничего не мнил,
даже сгибнуть больше не пытался,
чтоб спросил в Крыму литовский мних:
кто ж живой в Московии остался?!
И когда полон в траву полез,
затихая тут же в сонной дрожи,
однорукий богатырь-стрелец
стал крушить татарскую сторожу,
вместе с лошадьми её валя;
и, восставши крепостной стеною,
в океан степного ковыля
тяжко рухнул, сваленный стрелою.
И осклабился приказный дьяк,
что утёк от катовых объятий
за мздоимство: «Свиделись, никак?
Будь здоров на небеси, приятель!
Этот сокол высоко летал,
но по Божью, по людскому ль сказу,
не в сраженьи руку потерял,
а в застенках Тайного приказа.
На пиру царёвом ему в дар,
на поруху чести сильным людям,
посылал великий государь
жареного лебедя на блюде.
Но во время оно у меня
повисел сей молодец на дыбе
да гордыню так и не унял.
А у нас не жалуют гордыню!
Весь свой век всё рвался стать с колен,
колотился тяжко и немудро:
с воеводой Шеиным Смоленск
воевал у круля Сигизмунда.
Весь дырявый с четырёх сторон
от ордынских сабельных отметин,
с конной сотней раз отбил полон,
как велел боярин Шереметев.
И за этот неуёмный жар
дух-то из него повышибали!
Я и сам вельми людишек жрал
до тех пор, как самого сожрали.
Плёл я слов безудержную вязь,
так что супротивным лишь давиться!
Как-то в мясопуст, благословясь,
засудил убогую вдовицу.
Хоть сотворена и из ребра,
а к кому идёт, чай, понимала:
всё, что по сусекам наскребла,
взял с неё, да показалось мало.
За такой известный оборот
этот бес слуге царёву что же ж:
вдовьи медяки забил все в рот –
мол, насыться, псина, если сможешь!
Аж до неба глотку распахнул!
И приняв всё то безвинным телом,
полежал я малость отдохнул
да и показал «слово и дело».
Шиш приказный радостно заржал,
хоть стрелецкий дух во тьме истаял:
«И куда ж ты, дурень, побежал?
И чего ж ты, бедный, там оставил?
Крест твой суть тюрьма или сума,
даже ежли б и убёг ты, друже,
удаль без расчёта и ума –
на Руси петля, а не оружье.
Помоги, Господь, в Крыму дотлеть
мне свой век до Вышнего призванья
и не приведи, как сей медведь,
сдуру записаться в поминанье.
Будет расшибать в моленьях лоб,
каждый Божий день от страха прея!
Князь иль грязь, – а всё одно – холоп,
так пусть там, где тише и теплее».
Вот и всё, и боле ничего.
Девки блудные башкой кивали.
Молодайка плюнула в него.
Прочие давно во сне стонали.
Лишь поддакнул пакостно юнец,
что за гривны тискал воеводшу.
И лежал чуть далее стрелец,
отстрадав и не бунтуя больше.
Наконец-то сладко отдыхал
от родимых ужасов и боли,
кои мукой вечной почитал,
к коим и рванулся как на волю.
В адовом горниле вечно мы,
и, хоть век любой не скуп на беды,
страх исконный пострашней чумы,
полютей татарского набега.
Но покуда в этот страх бегут
со стрелою в теле из неволи,
значит, думы вещие живут
об Отчизне и о лучшей доле.
На хвосте сорока весть несла,
под гонцом из Крыма кони слабли.
Зарубил московского посла
Сам Адыл-Гирей дамасской саблей.
1988
БЕЛОГВАРДЕЙСКИЙ РОМАНС
Я к Вам вернусь, молитвами храним...
Андрей Дейнис
Спадают с века ветхие одежды,
и обнажается живая боль.
Дарили мы друг другу лишь надежду,
а обрели и веру и любовь.
И в полумраке прадедовых залов
шепталось то, что молкло в свете дня,
но марш славянки в грохоте вокзала
договорил за Вас и за Меня.
И неминучею бедой не мучимым,
нам всё казалась шуткою беда.
Мы вёрст не мерили и всё не верили,
что разлучиться можно навсегда.
Чужие всем на сатанинском пире,
мы одиноко побрели ни с чем.
Меня так ждали Вы, но в гиблом мире
Вас не нашёл Мой тонущий ковчег.
Но Ваши письма – горестная сладость,
они билет на скорый уж ночлег.
Вы оправдали, не попомнив слабость,
Мой одинокий и бездомный век.
Вы в них уверены, дни злу отмерены,
и, без сомнения, не зря грозит
копьё Егория лихому горю и
оно, конечно, змея поразит.
Судьба закланья назначает слепо.
Мы у неё попали в стан врагов.
Вы не со мной, Вы сгинули бесследно
во тьме кромешной, в скрежете зубов.
Я тоже сгинул, Я теперь далече,
и между нами жизни – не года!
Но знаю Я, что нас за гробом встреча
соединит уж, верно, навсегда.
Там цепи рушатся, клеветы глушатся,
обида тяжкая легко умрёт,
тоски не водится, и Богородица
Вам слёзы горькие тогда утрёт.
1993
ГЕОРГИЙ ПОБЕДОНОСЕЦ
Посвящение Владимиру Жилкину
Среди бела дня и яви в сон тот
ангелы и черти завели:
чудище с хвостом до горизонта
ищет там погибели Земли.
Всё вокруг сплошное пепелище,
будто жизнь вконец изнемогла.
Только смертоносным ядом прыщут
змеевы проклятые сто глав.
Верещат бессилие и горе,
змей земную силу тяжко пьёт.
Но на чудище стратиг Егорий
поднял одинокое копьё.
Не видать ни от кого подмоги,
как сквозь землю провалились все.
Но застыл с копьём воитель строгий
в проступившей ангельской красе.
Ничего, что в сатанинском вое
и не слышен будто Божий глас.
Но что змея победит Егорий,
знает прозорливец богомаз.
Одиночеством до дна испытан,
он прошёл через заклятый лес,
не испил с поганого копыта
и взметнулся духом до небес.
Отступают в бездну силы тленья.
Оживает мёртвая доска,
и в огне святого озаренья
корчится смертельная тоска.
И хоть в то поверить и не смеют
те, кто по углам Земли затих,
упадут все сто голов у змея,
будто бы и не бывало их.
Души гнёт пустынный злобы ветер,
но не всё погибель занесла,
раз, один на всём на белом свете,
стал святой Егорий против зла!
...Среди бела дня и яви в сон тот
ангелы и черти завели.
Чудищу с хвостом до горизонта
не найти погибели Земли.
1994
ДОЛЯ
Снова запели и охи и ахи,
снова разбойному счастью крепчать,
снова в веках вдоль Муравского шляха
рыщет зверьё, значит, будет крымчак.
Злые ветра зашатали Россию,
взвыли натужно Ей за упокой.
От святотатства людей обессилел
и замолчал мирликийский святой.
Смялись душонки, как будто из глины.
Кровь перегналась в холодную слизь.
Волю татарскую превозмогли мы,
да от неволи своей не спаслись.
Снова страну, как блудливую девку,
каждый паршивец мозглявый костит.
Снова под обух поставили детки,
снова Она всё поймёт и простит.
Дьявол эдем здесь надумал отгрохать,
землю помоями щедро полив,
недармовых басурман-пустобрёхов
духом барышным Её опалив.
Животворящая вдруг замутилась
в чистой купели святая вода.
И, обессилев, Она повалилась
во сатанинские те невода.
И, не горюя о кинутой вере,
в играх бесовских забилась без сил.
Знать, искушений Господь не по мере
Ей от щедрот от Своих отвалил.
Не насобачился Я без печали
цепи на маменьку с песней ковать.
Ну а приблудные детки учали
Ейною статью в разлив торговать.
И, не давая в забаве сей промах
и исходя на словесную вязь,
лоск навели у мамаши в хоромах
хоть не задаром, но благословясь.
В очередь понавалились уроды,
а чтоб вольготней хлебать, как ковшом,
руки и ноги забили в колоды
Бабе, оплоченной сучьим грошом.
На дармовщину разинуты пасти,
на все четыре злосмрадно дыша.
В ласках сиих гулы древних напастей,
что не усвоила, съевши, душа.
Чают: согнётся трясучей ягою,
всех воздыхателей тех отлюбя,
в ветхой сермяге, с гнилою клюкою,
всех устрашась, а всех больше себя.
На день на чёрный уже не осталось
даже блажить, что там – благотворить!
Волчья лишь песня да злая усталость,
четвертью коей – весь свет уморить.
Пляшут сыны без душевной порухи
за расписной с требухою лоток.
Всей и России-то – в нищих старухах
лишь и остался последний глоток.
Знамо, для них и солома едома,
гибель красна на бесстрастном миру.
Им за мольбу об Успении дома –
чара Господня на Вышнем пиру.
В вечной тревоге бушует обитель,
чая и далее крест свой нести.
Кто из сынов пожалеет родитель,
тем горемыкам лишь душу спасти.
Души живые тихонько уводит
Царь-Государь, сущий на небеси,
прямо из ямы в страну Беловодья,
что обоймёт, исцелит, воскресит.
Алчут опять топоры по-над плахой,
труп безмогильный опять – не беда!
Где-то в степи вдоль Муравского шляха
рыщет зверьё. Значит, будет орда.
1988, 1998
ПЕЧАЛЬНАЯ ПЕСЕНКА
Как летал-то, летал сизый орел по крутым горам.
Летал орел, сам состарился...
Народная песня
Как летал орёл по небу, по горам, по кручам.
Не жалеючи казал он путь на небе зорькам.
Да вдруг старость накатила хворью неминучей,
опалила его крылья сединою горькой.
Молодые, озорные из залётной голи
кровушкой его на небе пишут свои строки.
И орлиха молодая подалась к другому.
И душе в холодной плоти хуже, чем в остроге.
Землю всю себе в державу силою сердечной
взял гусляр бы, коли песню в голос ему выдать!
Мир бескрайний обозрел бы в жизни быстротечной,
да из тошного болота ног ему не выдрать.
По душе б его по вольной – да над морем чайкой
за мечтою неизбывной на Буян на остров!
Да судьба – как баба-дура, сука-волочайка,
в пасть поганую воззрелась кобелям бесхвостым.
Оковали землю злобой судьи да старшины –
все законникам крамола да нажива мнится!
Илья Муромец тоскою аж на три аршина
поит землю под собою в княжеской темнице.
От бесовского оглох он гогота и вою.
Нет спасенья и в молитвах от бесстыжих рож их.
Разложившаяся падаль, притворясь живою,
выдаёт себя глумливо за посланцев Божьих.
Вот и Я с надеждой, словно с писаною торбой.
Обручён Пречистой Деве, хоть и клятый бесом.
Глупой участью бесславной, будто раной, гордый,
продираюсь в райски кущи в ночь разбойным лесом.
Уплатить кабал ордынский можно б – нет поруки!
Лишь на Бога и осталась слабая надёжа.
– Упаси, Отец Небесный, от полонной муки!
И сказал Господь с опаской: сможет, то поможет.
1999
РАЗГОВОР С ЗАВИСТЛИВЫМ ВОРОНОМ, ИЛИ
ЛИРИЧЕСКАЯ-ДИАЛЕКТИЧЕСКАЯ ПЕСЕНКА
Летел ворон через поле –
осерчать сподобился:
на Мою на вольну волю,
поглядев, озлобился.
Ворон падалию тошной
давится, обедает,
а мякинник беспортошный
горюшка не ведает.
Что на гору, что под гору
скачет за удачею –
видно, лешевы подковы
к пяткам присобачены!
От хмелины некабацкой
всё не пропивается,
от судьбины от дурацкой
громче распевается.
Не проспал ни с одной кралей
больше дня на печечке,
а они ему во здравье
ставят Божьи свечечки!
Губы кровушкой не мажет
веку беззаконному:
ни царю хвостом не машет,
ни псарю евонному.
Шастает по белу свету
кажной молью траченный,
быдто им за всё за это
доверху уплачено!
Объяснил Я глупой птице,
не ведя и бровию:
брось, гаркавый, колотиться,
распылять здоровие!
Всяк на свете пригодится,
здравый и с болезнями,
кому падалью давиться,
кому сыпать песнями!
Все за пазушкой у Бога –
шатия и братия!
По одной пылим дороге,
в общем, демократия!
Кто в утробу сыпь лопатой,
кто ходи с порожнею,
тот целуйся бородатый,
тот с скоблёной рожею!
А бывает, что такой нам
ёрш даётся смешивать:
и рога носить достойно
и другим навешивать!
Вникни лучше, поостыня,
в это положение:
может, Мне Моя гордыня
паче унижения!
Или Я в свою обиду
тычусь как в удачу, но
так уж Мне Моя планида
кем-то там назначена.
То ль на радость чью-то птичью,
то ли на беду Мою,
плюнул Я на все приличья –
Я их сам придумаю!
Да и ты не объедайся
их моралью дошлою –
клюй себе, не сомневайся,
мертвечину тошную.
Кто из чары, кто из лужи
от души отведает,
а что лучше или хуже –
Боженька разведает!
Посмеёмся все до боли,
выходившись дрожию,
над земной своею долей
на Суде на Божием.
2001
ПЕСНЯ ВАНЬКИ-КАИНА
Ой, вы, ветры, ветры грозные!
Что Меня вы с ног сбиваете
и в Меня вы думы слёзные,
словно гвозди, забиваете!
Отступите, думы томные!
Вы души не троньте донушка.
Уступите, тучи тёмные,
своё место красну солнышку!
Не души осмеленьем
Аз истошно воззвах:
дай Мне, Боже, смиренья
и терпенья в скорбях!
Всё хворобами-болезнями
вы Моими не насытились!
И душа от боли песнями –
жемчугами порассыпалась!
Ах, те песни быстротечные –
Мои рекруты-солдатушки! –
поразбросаны, сердечные,
аж по всей России-матушке!
Восприял поношенье
оправданьем судьбе,
заумь, корень крушенья,
истребил сам в себе!
Проклинают Ваньку-Каина,
ремесло его кромешное,
но сбивают с душ окалину
его песнею сердешною.
Но с везения скудельного
и не петь уже задаром Мне,
а служить без дня недельного
Лизавете-государыне.
Скольких смертных повыжгло
даже память имён!
Доля глупою вышла –
кто ж пред Богом умён!..
2002?
ВОЛЖСКАЯ БЫЛЬ
Как на Волгу да надолго
серым брюхом лёг туман.
А на бережку у Волги
грозный Репка-атаман.
Он перед дорожкой дальней
молчалив и не сердит,
на песке в цепи кандальной
на народ вокруг глядит.
Тесновато аж до боли
на крутом его плече
зипуну – казацкой доле –
да татарской епанче!
На людях он будто в келье,
где не молвят ничего,
с полюбовницей Лукерьей,
смерть-зазнобушкой его.
А она и есть вся сила
атамановых причуд:
Богородицы красивей,
лишь смирения ничуть!
На народ глядит обидно,
уж и чревом не пуста,
хоть венчал их Леший, видно,
вкруг заклятого куста.
И с ватагой непрощённой
из казацких из бород
научали люд крещёный
бегать пятками вперёд!
Посмотрели-походили,
что чужое, что своё.
Посудили-порядили
всё прыскучее зверьё! –
Ката люта, что по чину
голь кнутами забивал
да боярина с купчиной –
всех, кто Бога забывал,
в окорот дорожке длинной,
чтоб не путал боле бес,
отпускали без повинной,
вздёргивая до небес!
И несытыми боками
поводили налегке
и на Волге, и на Каме,
на Угре и на Оке.
Вольных душ не испоганя,
стружку добру настругав,
по Хвалыни к Ишпагани
доходили на стругах!
Ну а нищим Репка-батырь
угождал уж как умел
не копеечкой щербатой,
а всем тем, что сам имел.
И у клятых он и битых
по Московской по Руси
за свой жемчуг-аксамиты
всё прощения просил.
За дуваны, за товары
горстью в нищую суму
час приспел суда и кары
государевой ему:
плыть, по царскому реченью,
на последний праздник свой,
снова супротив теченья
к плахе буйной головой!
Довезут уже горбатым
за обилие проказ
к государевым ребятам
во Разбойный во приказ!
Перед тем как главу сымут
навсегда, сперва ему
все суставчики разымут
не спеша, по одному.
И для смертного зачина
к сонмищу стрелецких рыл
обречённый казачина
не спеша заговорил:
«Вам с того не будет худа
до скончанья ваших лет –
дайте гусли-самогуды
песню спеть вам напослед!
Хитрым заговором мутным
сердца не охолощу –
просто средствием немудрым
души вам прополощу!
От Моей казацкой песни
дрогнет в душах ваших бес,
мир вам станется чудесней,
краше всех семи небес!»
– Что ж,– рекли,– чубата шельма,
поскули-кось, потужи!
Выдай песню подушевней
на помин твоей души!
Взял одну на смертный случай
в стае песен-соколов!
Чтоб себя узреть получше,
глянул вдаль поверх голов –
и запел казак, довольный
православным спеть резво,
гласом, зыком колокольным,
да под гусель перезвон!
Песенным аминем-ладом
у царёвых у воров
вскрылись в душах тёмных клады
посильней земных даров!
Всех та песня полечила,
осияла, горяча –
не ущербная лучина –
воску ярого свеча!
От неё, сошедши с круга,
осенить забывши лоб,
отпустили зло друг другу
и боярин и холоп.
И ему (не в Китеж-граде!)
речь такую завели:
«Ты прости нас Христа ради! –
и склонились до земли.
– Не серчай, казачий витязь,
и не хмурь на нас чело!
На суде на Страшном свидясь,
не припомни нам чего!
Отпусти обид подпруги,
выбрось напрочь гнева плеть
да ступай с красой-подругой
хлеб дарить и песни петь,
чтобы грешным человекам
душу живу не забыть!..»
...То ли было так тем веком,
то ль могло бы только быть...
__________
...Мне ж и дела лишь что плакать,
надрывать тоскою свет:
Люди были, а не слякоть!
Были Люди – да уж нет!
По своей по волчьей прыти
нонешние, в лапах плеть,–
ни голодного насытить,
ни хорошей песни спеть.
Лжой кромешною всe дышут,
и бесчисленна их рать!
Всё себе законы пишут,
чтоб народ им обдирать!
На трудящий люд ярятся,
зыркают туда-сюда,
дела доброго боятся
пуще Страшного суда!
Мне ж с ума свово простого,
верить только и всего! –
в милосердие Христово
да в прощение Его.
Пусть их речи свои лживы
заплетают в кружева! –
Были б песни наши живы,
в душах волюшка жива!
Волю вольную ни ветер,
ни ворьё не унесут!
Хоть и кривда есть на свете,
есть ещё и Божий суд!
2003
КУПЛЕТЫ РЯЖЕНЫХ
Маской личность укрась,
Бога ждущий народ:
люд работный и князь,
херувим и урод!
В сказку ляжем на миг
в белой пряже зимы!
То ли ряженый мир,
то ли ряжены мы!
Ликом возим по дну,
взоры выше звезды!
Хоть на ночку одну
снять удавку узды!
Блуднику и скопцу –
дать себе укорот!
Варначине-купцу
сымем петли с ворот!
Приими нас спроста,
не казённых – родных,
да за ради Христа
выпиши наградных!
Растворяй-кось чертог
да изволь угостить!
Нам подраться б чуток,
чтоб друг дружку простить.
Бесу лбом не ударь,
бисером не мечи –
ты же Божия тварь,
хоть и нехристь-немчин!
От великих скорбей
чарочкой упаси!
После хоша убей,
а сей час – поднеси!
Наши души – атлас,
телеса – из парчи!
Божий ворог, от нас
отженись, отскочи!
Чтоб судьбина-стервá,
ни с добра, ни со зла,
потомивши сперва,
всё ж яичко снесла!
Лезем нынче с крестов
из могил, из палат!
Светлый праздник Христов,
всё тебе – исполать!
Средь кромешных невзгод
не сплошай, задержись
хоть на день, хоть на год,
хоть на Новую Жизнь!
2003
БЕЗНАДЁЖНАЯ ПЕСЕНКА
Палачам бывает тоже страшно.
Пожалейте, люди, палачей!
Александр Галич
Каждый считал для пользы дела
другого дураком...
Андрей Платонов, "Впрок"
Уронив крест нательный
и разбойничий зрак,
Я казнён в день недельный
пред толпою зевак.
Оборвал пуповину,
сбросил камень горюч.
Мои мнимые вины
всем поведал бирюч.
Горечи не уменьшив,
сбитый воем погонь,
отпустил день умерший
Я, разжавши ладонь.
И мольбой обороны
в пыль не пала слеза –
Мне при жизни вороны
расклевали глаза.
Выл истошно: «Дави же!» –
блох тряся из бород,
ожиданьем давнишним
изопревший народ.
Соскребя эту плесень –
знал же чтó получу! –
двинул к Богу Я в песню
прямо ввысь по лучу,
но и в бездне обузу
за собой волоча:
крепче родственных узы
жертвы и палача!
Хоть не вызвал у гадов
покаяния дрожь,
осиротил Я катов
и законничьих рож:
позабывши о крове
и о детях, под плач,
подыхают без крови
и судья и палач:
ведь удачно сплясали
лишь со Мною свой стих –
остальные и сами
палачи хлеще их!
...Неба с адом скрещенье,
жертва долгих ловитв,
Я изведал прощенье
от постов и молитв.
Но не сдюжить задачу:
как спасти без прикрас
от тоски и от плача
Мне Разбойный приказ...
2005
КИТЕЖ
Посвящение Владимиру Илляшевичу
Остолпили басурмане,
бесов горше во сто крат,
в день кромешный на заране
дивный тихий Китеж-град.
Ни спасенья, ни везенья,
чёрным ворогам веселье!
Китеж тихий в горе тонет,
прочей Русью позабыт,
да земля кровищей стонет
от заезжих от копыт.
Долу людие падоша.
Лишь на Бога вся надёжа.
Уповает град-обитель
на всесилие Креста –
и превыспренний воитель,
огнен и крылат, предстал –
сатаной необоримый,
басурманами незримый.
Проницал миры и эры -
и несуетен, а быстр.
Испытания сверх веры
никому ещё не бысть.
На последнюю на битву
помочь ранее молитвы.
К вою волчью ставши молча,
не шагнул – а напролом!
И от тлена и от плена
огненным упас крылом.
И от камнемётов с ветром
прокалил фаворским светом.
Князь, оратаи, бояре –
Богу дольний посошок –
в тихи воды Светлояра
град с посадом посошёл,
под бедою не согнувшись,
на чертей не оглянувшись.
Коли Господу в угоду –
что им вражье «разорю»!
Поклониться их уходу –
встретить новую зарю.
Ради жизни продолженья –
Богу хлебы предложенья!
?
ПЕСНЯ ПОТЕШНЫХ ПЕТРА ВЕЛИКОГО
Не одна-то во чистом поле дороженька
к рубежам торопит ратную волну:
как идут по ней солдатские-то ноженьки
да на дело-то на смертно: на войну.
Как идут по ней-то Души христианские –
с чёрных изб и с государевых палат,
да идут Они на кривду басурманскую,
а ведёт Их сам Егорий Стратилат.
Чудотворцам православным намолилися:
разогнати всех залётныих ворон,
что без просу на Державу навалилися
да семью ветрами с четырёх сторон!
Дело правое у Нас не заколодится,
не качнётся ни туда и ни сюда:
защитит Нас Пресвятая Богородица
от разора, от позора, от суда!
Через Нас Первопрестольной в сердце метили,
понаделали свинцовых леденцов
на фельдмаршала на графа Шереметева,
на гнезда Петрова славныих птенцов.
Со всех ручек быти нежити задаренной
полной мерой, днесь и присно, аки встарь,
коли в силе полной рати государевы,
коли в силе православный государь!
Как Держава Наша надвое не делится
да не гривною, ни брёхом, ни мечом!
Ничего-то с Нашей верой не подеется
ни от бури, ни от вёдра нипочём!
С четырёх концов Земли вражинам согнанным
неминучую свою прияти смерть!
А всем тучам, над Державою разогнанным,
серным ливнем вновь пролиться не посметь!
ГИШТОРИЯ
И ПАРСУНЫ ГИШТОРИЧЕСКИЕ
ИДОЛ
Далеко в глуши дубравы
ликом тёмен и угрюм,
в света отблеске кровавом
чуть виднеется Перун.
В полутьму взирает строго
он, не размыкая губ.
От людей его в берлогу
старовер взял лесоруб.
Крепко Русь держал властитель
беспощадною рукой.
Но теперь уже Спаситель
стережёт её покой.
Не закатывают вежды
и не клонят головы
бывшие покорны прежде
седокудрые волхвы.
На коленях ведь просили
света, счастья и добра,
а потом петлёй стащили
в воды вольного Днепра.
А ведь было время – знали
про него и в тех краях,
куда русичи летали
на насадах и ладьях!
Столь веков был в грозной силе!
Что минуло с той поры,
как князья к нему сносили
изобильные дары? –
Извергали словоблудья
на него осиный рой!
Вы ж молились ему, люди! –
а теперь он ваш изгой.
Вам достаток он в охотку
добывал под визг и вой,
ну а вы его – за глотку
и в пучину головой!
Сожжены или утопли
Велес, Даждьбог и Стрибог.
Он один в беззвучном вопле
успокоиться не смог.
1984
ПЕСНЯ РУССКИХ СОЛДАТ,
ОСТАВЛЯЮЩИХ МОСКВУ В СЕНТЯБРЕ 1812 ГОДА
Попрали мы отеческий закон,
нам заповеданный во время оно:
вошли в Москву двунадесять языков,
хоть не клонились мы Наполеону...
А было ведь в недавние года,
что – видит Бог! – мы не ложились в бедах!
И Альпы сотрясались от «Ура!»,
и берегли мы честь свою в победах!
И уповали больше на штыки,
чем на капризный пули-дуры норов,
французы помнят наши биваки
и не забыли имени Суворов!
А вот сейчас все думы об одном,
солёной влагою набухли веки:
знать, мало крови нашей под Бородином,
хоть не ручьи её текли, а реки.
Первопрестольная, простишь ли нас когда
и сменишь ли свой стыд и гнев на милость
за то, что в час, когда пришла беда,
Тобою мы от ворога закрылись?
Как Твой упрёк на наш недолгий сбор
пожар осеннюю мокроту сушит,
и треск церквушек, в спины нам укор,
гудит набатным гулом в наших душах!
Знать, до конца пройти нам этот путь!
В постыдном ноги завязают марше.
Седую голову склонив на грудь,
забыв про нас, давно молчит фельдмаршал.
Угрюмо зрит поверх наших голов...
Кто ведает: и что ему там мнится?!
Один он знает: приговор готов,
и скоро им кониною давиться!
1984
ВСТРЕЧА
Белого покроя
древний монастырь
стал передо Мною
во всю высь и ширь.
Застонали стены
стáрину без слов.
И заныло тело
памятью веков:
о делах старинных
в грозные поры,
о каких в былинах
пели гусляры;
о великой силе
прадедов Моих,
о чумной могиле
недругов лихих.
Многое изведал
этот монастырь:
лихолетий беды,
плачи под псалтырь,
умиравших стоны,
ужас пустырей,
басурманских кóней
топот в алтаре.
Половчин надменный
под истошный вой
здесь в крутые стены
бился головой,
и литвин спесивый,
и свой княжий кметь –
подлостью иль силой
чая одолеть.
Не точили лясы
с ним бородачи –
подобравши рясы,
брались за мечи,
воинскую долю
вспоминали вновь.
Куликово поле
приняло их кровь.
Чужеземцев дальних
крик в веках витал.
А бояр опальных
сколько храм видал! –
воинов, а ныне
будто бы врагов –
вековой гордыни
сломанных рогов.
Да уж, повидали
эти стены встарь!..
Жаловал сюда и
сам царь-государь –
подмастерье адский,
впавший в блудный раж –
прихвостень голландский,
самодержец наш!
В честь него с зарёю
благовест гремел,
а потом вниз с воем
колокол слетел!
Царь в немецком платье
в слове не плошал:
шепоток проклятий
матом заглушал!
...В прошлое те годы
и цари ушли.
И давно их воды
Леты унесли.
А воды с поры той
сколь смогло утечь!
Всё теперь забыто:
и родная речь!
И потомок слабый
растоптал свой хлеб,
прадедову славу
превративши в хлев.
...Только храм стоит здесь –
и не обойти –
словно древний витязь
на Моём пути.
1985
ПЕСЕНКА ПРО АТАМАНА ПЛАТОВА
Ждут его как чарку водки –
чтой-то скажет атаман!
Нетерпенье давит глотки,
как затянутый аркан.
Гаркнул батька им по-свойски,
горсть с «Егорьями» подняв:
«Казаки, царёво войско,
ну-кось, слухайте меня!
Я, Матвей Иваныч Платов,
вслух желаю объявить:
кто иуду Бонапарта
смогет взять и предъявить
пред мои пред ясны очи,
то я молодцу тому –
крест на грудь, коня и дочку
во придачу ко всему!
Так что с выходки еройской
в одночасье вам карьер...»
И скребёт в затылке войско
на раздумчивый манер.
– Шут с «Егорием» и с дочкой!
Ты с конём не обмани!
Анпиратора мы точно,
как пить дать, заполоним.
Наберём к ему в придачу
енералов, быдто блох,
помоляся за удачу.
Помогай крещёным Бог!
Осерчал на войско Платов,
рыкнул, поддержав штаны:
«Стал-быть, дочки вам не надо?!
Ах, вы сукины сыны!»
1985
НИКИТА КОЖЕМЯКА
Стародавнее ноет во Мне бытиё,
оживают дворцы и могилы.
В невозвратное лезет сознанье Моё,
в плоть и кровь Моей будущей силы.
Про Отчизну, где реки текли молоком,
хоть Её лихолетья топтали,
эта песня сложилась на диво легко,
будто в уши её нашептали.
...В лето грозное, горькое русский рубеж
растоптав многоконною лавой,
печенеги пришли на реку на Трубеж
поискать себе чести и славы.
И сказал печенежский каган, веселясь:
«Прямо здесь, у трубежного брода,
выставляй поединщика, киевский князь,
победителю – честь и свобода!
Проиграешь – нам жёнок твоих телеса,
цареградского злата обозы!
Будешь слушать три года, как на голоса
загрохочут военные грозы.
А коль счастье добудешь себе в калиту,
положась на Исусову помощь,
на болгар или угров орду уведу –
и три года про нас и не вспомнишь!»
И пошёл князь Владимир навстречу ему,
победить или сгинуть решился.
А увидев орды непроглядную тьму,
даже речи своей князь лишился!
Только мыслил в себе, страха не отослав:
«Коль уроним мы прадедов имя,
то довлеет нам пасть, как отец Святослав,
ибо мёртвые сраму не имут!»
Сокрушитель воителей и городов,
иноземных изведавший брашен,
выступал горделиво из вражьих рядов
печенежин, обилен и страшен.
Вопросил горько князь, глядя, как по полям
сторона под копытами тужит:
«Говорите, дружинники, кто из полян
с Божьей помощью нехристя сдюжит?»
Но молчала дружина под горестный крик,
поражённая более князя.
И приблизился к ним седовласый старик:
«Вы не падайте, русичи, наземь!
Четырёх сыновей князь в дружину забрал,
каждый ведом как ратник великий.
Только дома Никитка, молодший их брат,
четырёх всех мочалит, как лыко!
Пятернёю одною подковы он гнёт –
сила с отрочества уже лезла!
Кожи бычьи как ветошь негодную рвёт,
а те кожи прочнее железа!
Верю свято, на истину не посягнув:
годен он на поганого кряжа!
Одолеет он ворога, быть по сему!
Повели испытать его, княже!»
Привели кожемяку пред княжеский лик,
угасавший в жестокой печали.
И как все тот усмарь был ни мал, ни велик,
лишь пошире спиной и плечами
И Никита руками упёрся в бока,
очесами сверкнувши на гридней:
«Раздразните железом калёным быка –
позадорнее да пообидней!»
В боли ярой рассерженный бык потонул,
а усмарь, своей силище данью,
взял и выдрал клок кожи бычине тому,
сколь возмог ухватить её дланью!
Повалился бычина в кровавую грязь,
погружаючись в смертную негу.
И свободно вздохнул стольный киевский князь:
«Силен ты одолеть печенега!»
И на утро Трубеж, вольно, как на гульбу,
а не как богатырь из былины,
перешёл киевлянин под княжью мольбу
и под гогот того исполина.
Как берёсту ордынца ручищами смял,
неподъёмного зверя подъемля,
удавил печенега Никита Усмарь,
грянув погань о русскую землю!
И на броде на том, княжьей радости в лад,
где зверюга поганый удавлен,
в честь Никитиной силы заложен был град,
гордо названный Переяславлем!
...Песнопевцы Баяны, доверившись нам,
непридуманной этой былине,
по иным государствам, по всем сторонам
славят мощь Усмаря и поныне!
1985
МОНОМАХ
А всего походов было 80 и 3 великих,
а остальных и не упомню меньших...
Поучение Владимира Мономаха
Поучая летописца нудно,
дрожи мерзкой не уняв в руках,
о своей юдоли многотрудной
размышляет старый Мономах.
Уж пора! Ещё совсем немного –
и утихнет боль житейских битв.
И ему в последнюю дорогу
колокол Софийский прогремит.
Но как мало сделано им было,
хоть и рвался он изо всех сил...
Дали имя, чтоб Владел он миром –
даже Русь он не объединил!
Озверели от преступной страсти
все князья, забыли честь и стыд,
как собаки, землю рвут на части,
сердце день и ночь о ней болит!
Знать, разгневалось на русов Небо,
и грызёт брат брата словно волк,
с тех времён, когда Бориса с Глебом
порешил проклятый Святополк.
Но не всё, что с нами будет – было,
и все беды только впереди!..
И так страшно уходить в могилу
с незажившей раною в груди!
Ох вы, беды, беды! Несть числа вам,
хлещет через край ваш горький срам!..
И смешны все помыслы о славе –
смраден сей боярский фимиам!
Но он знает, что была и слава!
Начались давно её пути
от Чернигова и Перьяславля,
до Кавказа смерчем чтоб дойти!
А быть может, грозные победы
ранее истоки обрели:
с той поры, когда проститься с дедом
к смертному одру его несли.
Дед лежал, свой долгий век отмаясь –
и величье, и позор познав!
Что сказал внучонку, задыхаясь,
еле слышно Мудрый Ярослав?
Крепко внучек тот наказ запомнил,
не ударил в грязь потом лицом,
коль царьградский император Комнин
ему кланялся своим венцом!
...Потирает он с улыбкой раны –
не прошёл хмель от побед былых:
и поныне половчин поганый
им пугает выродков своих!
Правый гнев сменил на милосердье,
когда сына сгубил ему брат.
Вспомнят ли то горькое усердье
те, пред кем и был он виноват?..
Но как мало сделано им было,
хоть и рвался он изо всех сил!
Дали имя, чтоб Владел он миром –
даже Русь он не объединил...
...Летописца поучая нудно,
дрожи мерзкой не уняв в руках,
о своей юдоли многотрудной
размышляет старый Мономах.
1985
ПИР ИОАННА ГРОЗНОГО
Отвалившись от брашна,
Иоанн всех гостей
адским зраком престрашным
прожигал до костей.
То ли был с перепою,
то ли переблудил,
то ли пытошным воем
душу разбередил.
Убиенные мнятся
средь сидящих живых!
Надо бы и уняться,
да уймёшь разве их,
чья измена повсюду,
как трава по весне:
только зреть, чтоб иуды
не загрызли во сне!
Дурью маяться – мешкать
под кровавой луной.
...Шавки своры кромешной
замерли за спиной.
Нет покоя в покоях –
Иоанн и серчал!
И под тяжкой рукою
посох в пол застучал.
Царь, зевнувши со смаком,
осенил вяло пасть,
крикнул Федьке Басману:
«Чего стал, дурень?! Звать!»
И вошёл многолетний,
гнева спрятав порыв,
государев советник
его юной поры.
Всё: жестокие раны
и полон он познал
и не раз басурмана
от Москвы мечом гнал.
Был у стен у Казанских
и Литву воевал,
не изменником царским
с государем стоял!
Даже в горе – не в силе! –
честью не торговал
и у князя Василья
он в чести пребывал.
Чести нынче дороже
даже ломаный грош.
С ней к Малютиной роже
попадёшь хошь не хошь!..
И в усталом смиреньи
пред царём он стоял
и отмены глумленья
умудрённо не ждал –
ведал «Ужас ордынцев»,
сам собой не прощён:
«Бьёт нас Бог за гордынь всех...
А за что же ещё?!»
Царь, всхрапнув, как ярыжка,
врезал хмеля заряд.
Выходила с отрыжкой
злоба вся из царя.
Придержавши гордыню,
крикнул развеселясь:
«Воевода, отныне
шутовской будешь князь!
Распотешь-ка сегодня,
вишь – чего-то грущу!
И коль будет угодно –
все грехи отпущу!»
Чуть не сверзился наземь,
словно бес от креста,
когда старого князя
разомкнулись уста:
«Хоть и всех моих вин-то
пред тобой не избыть,
непотребныим свинством
слаб Я душу избить...
Не с руки, коль удачлив
в знатности родовой,
Мне и с мордой собачьей
да с поганой метлой.
А притопом-прихлопом
распотешат потом,
хоть бесстыжим холопам
место лишь под кнутом!
Не запнувшись убого
о коряги и пни,
чист предстал перед Богом
князь Михайло Репнин...
Шею слабую поднял
в связке адовых глыб –
сдюжил ношу Господню
и владыка Филипп!
Не сгубив ложью душу,
сколь достойных ушло!
Так и Я с ними сдюжу,
значит, время пришло.
Что ж, лечи, как и лечишь,
кровью землю от бед.
Только будет ли легче,
государь Мой тебе
средь уродливых рожей
на безлюдье пустом.
Ты ж – помазанник Божий,
а не дьявол с хвостом!
Сам, когда поостынешь,
догадаешь в свой срок:
и Предтеча в пустыне
не был так одинок.
Верю: тяжко, коль всажен
в бок твой дьявольский клык.
А исход мой неважен –
Бог спасёт – Он велик!
Но средь смертного встряха
и постылых трущоб
что-то есть кроме страха –
то, чем живы ещё,
чтоб и смертию бездне
поумерить оскал,
чтоб России Небесной
час великий настал!»
1985
ПЕСНЯ О ДЕКАБРИСТАХ
Удалые гусары,
увы, минувших лет –
и подполковник старый,
и молодой корнет!
И в радости, и в беды –
лихие удальцы!
И в сорок лет – не деды,
в семнадцать – не юнцы!
Усы в Клико топили
до утренней зари.
Но те гуляки были
поэты-бунтари!
На лбах копили шрамы,
хоть минула война,
но от сознанья срама
трезвели от вина!
Им щедро век суровый
закаливал умы:
все – Бруты и Сцеволы –
не нонешние мы!
На трон усевшись с боем,
напяливши венец,
их кровью голубою
умылся царь-отец!
Натешил душу вдосталь,
дал волю и рукам!
И пятеро апостолов
шагнули к облакам –
трудней, чай, будет браться
теперича за меч?
А нам слабо ведь, братцы,
с постельки под картечь.
Оно, конешно, сложно –
иной век на дворе...
Не нужно (хоть и можно)
нам строиться в каре!
Мы рты поразеваем,
бесхитростно поврём.
Кто хочет, пусть взывает:
«Как славно мы умрём!»
Но свято чтим манеры
усопших дорогих –
мы Вакха и Венеры
ведь тоже не враги!
А рваться вон из кожи –
так не про нас та честь!
Хотя, конечно, всё же
в ней тоже что-то есть...
1985
ПУШКИН В 1826 ГОДУ
Покинув отчую обитель,
прочь от отеческих гробов,
мчит к сатане первосвятитель
за отпущением грехов.
Он, загоняемый судьбою,
не загнан ею в угол был.
Мчит, обнадёжен сам собою,
во сретенье иной судьбы.
Четвёртый день за волей едет,
четвёртый день вполглаза спит.
Сидящий визави фельдъегерь,
в углу набычившись, сопит,
клянёт начальственных, измучась,
высокородных матерей
и виршеплётов всех, и участь
полынную фельдъегерей.
Монаршей воли исполнитель,
её наружно возлюбя,
он, как и этот сочинитель,
бунтарь, но только «про себя».
Жандарму тоже ведь под силу
понять, что скверно, а что нет.
Но так уж скроена Россия –
вещанье – тьма, молчанье – свет.
Зело хмельны Кастальски воды:
принял чуток, и понесло:
про «смерть царям» и про «свободу».
Худое это ремесло!
А ты решай, пророк России:
пойдёшь ли, скорбию томим,
с пеньковым вервием вкруг выи,
вселенской злобою палим,
или замрёшь, что горше смерти,
в строю паркетных шаркунов
и рваться будешь от усердья
из камер-юнкерских штанов?
Но вдруг и вольностью повеет? –
и летом выпадает снег!
И кое-кто и ныне верит,
что и властитель – человек.
И может статься, над Россией
взойдёт желанная заря...
Цари пред истиной спесивы,
но «истина сильней царя».
А, впрочем, всё ещё неясно –
зефир грядёт иль аквилон?
Ещё продолжить неопасно
души минутный лёгкий сон.
1986
ЛЕРМОНТОВ
Трясись и пялься на дорогу,
привычно белый свет кляня
и погребальны эти дроги,
что скушно катятся, гремя…
Чем оскорбил, поэт опальный,
ты Валтасаров буйный пир,
какой историей скандальной
опачкал снова свой мундир?
По высочайшему указу,
за виршеплётные хвалы,
везут тебя к стенам Кавказа,
к престолу вечному Аллы.
Монархом заживо отпетый,
мудрец, так странно молодой,
ты головы не сыплешь пеплом,
как раной горд своей бедой.
Прощай немытая Россия,
край бланманже и кислых щей,
черезобильного засилья
шутов и правильных хлыщей,
что именуют себя вольно
не как-нибудь – а «высший свет»,
и в грязь упавший добровольно
народ, что одурел от бед!
И к чёрту райские те кущи,
где можно через раз дышать,
где надоело власть имущих
своею Музой потешать,
тех, что пытались не однажды
в тебя наставить пистолет.
А что ты в жизни этой жаждал:
родства души? Так его нет.
И нет любви, а есть лишь жалость,
в ней вместо радости тоска…
Одна забавушка осталась:
послушать песню ямщика!
Ах, верно, и ему несладко –
отрада в песне да гульбе!
Вон, не допев, смахнул украдкой
слезу на бороду себе.
Вот всё бы бросить и – в Тарханы,
там тебя любят, там поймут!
Но очень скоро бездыханным
тебя в Тарханы привезут.
Уже немым и равнодушным
замрёшь, век краткий отгоря
лампадой чистой в зале душной.
И плохи наши лекаря!
1986
ЕЛИСАВЕТ И ЛЕЙБ-КОМПАНЦЫ
Скрозь мороз и ненастье,
как едина душа,
по хрустящему насту
тяжело рубят шаг,
колыхая штыками
на задорный манер –
коли ночка такая! –
сотни три гренадер.
На плечищах на мощных,
не ряба, не коса,
восседает надёжно
писаная краса!
Улыбается дерзко,
ёжась пышным бочком,
греясь запахом зверским
водочки с чесночком.
И рокочут любовно
(с матерком, но с душой!):
«Лизавета Петровна,
будет всем им ужо!
Пусть очухались поздно,
да теперь не сдержать!
Дай немчуре всей подлой
глотки сучьи порвать!
В бога душу и маму!..
Лизаветушка-свет!
Хоть на штык за тебя мы,
сиречь на багинет!
Всем ты в полном порядке,
ангельская душа:
и цалуешься сладко,
в чём другом хороша!
Не горда, не спесива,
ну а главное то,
что ты любишь Россию,
как не любит никто!
Так что, матушка, сядешь
пышным местом на трон!
Ты с Россией поладишь,
ты небось не Бирон!»
И шагает законно
дщерь Петрова, смотри-кось,
из привенчанной гулёны
прямо в императрикс!
Улыбается дерзко,
ёжась пышным бочком,
греясь запахом зверским
водочки с чесночком!
1986
ПЕСНЯ ОБ ОПРИЧНИКАХ
Удалось от века на Руси
правилу премудрому прижиться:
прочь башку крещёному снеси –
там, глядишь, и нехристь устрашится!
Чем татар и ляхов бить в бою
и служить без подлости и лести –
можно легше угодить царю,
безопасней да и с большей честью!
И стояла так на всём на том
братия опричная на тверди
и, не взяв ни рылом, ни умом,
всё сие превозмогла усердьем.
И за место красно упреждать
торопилась думушки царёвы
и до гласа трубного не ждать,
а самими наладить суд суровый!
И судила так, что до зари
бесы в страхе по ночам кричали –
строила храм спаса на крови
через многи вздохи и печали!
Так и жить бы век да воздыхать
да царёву блажь в кровище нежить,
но помог судимым крымский хан:
выжег Русь, начав от порубежья.
Люд трудящий как повыбил град,
всем ветрам в Московии приволье!
Ну а грозный царь аж в Новаград
от забот убёг на богомолье.
И врагов и другов бросил он
и, предав их долюшке сиротской,
вдохновеньем святым распалён,
с горя бил бояр новогородских!
А борцы с изменою вкусить
и от бранной славы захотели –
чай, на лучших головах Руси
утвердили душеньку и тело!
Но, видать, заела суета;
где ж поганым знать о правде вечной:
одолели церковь адские врата:
хан спалил Москву, как Божью свечку.
Не помог опричным свыше знак
в их усердии зело великом.
И христолюбивых тех вояк,
как ворьё, смело единым криком.
Гнали в поле Дикое татар
те, кто был лишён имён и слова.
И явил немедля государь
мудрость государственную снова:
по монастырям оповестить
повелел слуг Божьих, чтоб им шибко
за казнённых Господа молить –
потому как вроде бы ошибка!
И теперь кто растворял уста,
судей грозных всуе поминая –
на торгу отведывал кнута,
новой грамотой овладевая.
И делов-то: около икон
на коленках постоять немного –
и живи привольно и легко,
все печали возложив на Бога.
1987
БОЛОТНИКОВ В КАРГОПОЛЕ
Ненасытною прорвой
жрёт собратьев гурьбой
каргопольская прорубь,
и черёд за тобой.
Государю поверил
да в его правый суд!
Лучше б дикому зверю
сдался в тёмном лесу...
За твоё упованье
на царёво добро –
всё и собóрованье:
бердышом под ребро.
Помолись напоследок,
чуя чёрную пасть,
чтоб под крестною ношей
под конец не упасть,
чтоб пожжённые очи
долу не опустить,
чтобы силы достало
эту чашу допить.
Миг – и душеньке с телом
в разные плыть концы...
...А на тульские стены
снова лезут стрельцы.
Вновь библейским пророком
град встаёт пред царём –
ждёт в томленьи жестоком
гибель или ярем.
И змеёй подколодной
«царь и великий князь...»
Шуйский-пёс принародно
крест целует, клянясь,
обещая свободу
и не помнить обид! –
знать, брехать хуже шавки
планида велит!
После пира похмелье
наступает! И вот
вся свобода царёва:
провалиться под лёд.
Но не зря по мытарствам
отходила душа,
не с дурного бунтарства
себя развороша!
Хоть не вычерпать моря
жаждущему нутру,
да всё горькому горю
постоять на ветру!
Но чтоб краше проклятья
было что за душой,
потрудись же и в плате –
плате самой большой...
Маловато для воли
постного жития.
Краше праведной жизни
эта гибель твоя!
Так молись напоследок,
чуя чёрную пасть,
чтоб под крестною ношей
под конец не упасть.
1988
ПЕСНЯ О МИХАИЛЕ ЧЕРНИГОВСКОМ
Нестерпим любви всевышнeй груз:
кого любят, тех и наказуют.
И пришла татарщина на Русь,
ей закон всевластно указуя.
Летописи древние в огне
и священник мёртвый в Божьем храме.
Прошлого и будущего нет.
Нынешнее в богомерзком сраме.
Захлебнулась Русь в своей беде
бешенством немытого кагана:
чтобы выжить русский князь в Орде
поклониться должен истукану,
на Христа по-пёсьи забрехать,
прикорнув под идольскою сенью,
или муки крестные принять
и найти ступени вознесенья.
Дух тревожный истину таит,
вбитую между душой и телом,
Михаил Черниговский стоит,
до земного добредя предела.
Не всегда по совести князь жил
и озоровал похуже татя,
но своей кончиной порешил
дотянуть себя до благодати
и прозреть за то в последний миг,
Божий перст увидев в пораженье
добровольно горестной земли
в идольском кромешном окруженье.
И ушёл навек от тленных пут,
и построил храм на гиблом месте,
своей гибелью пробив нам путь
от беспамятства и от бесчестья.
Только, Боже, сколько ни проси
светлых душ для нашего нетленья,
всё стоит разгул по всей Руси
вековечным светопреставленьем.
И творится за вселенский мор
покаянье хуже подаянья.
Знать, до наших оскудевших пор
не хватило порций покаянья.
1989
ПЛАЧ ПРОТОПОПА АВВАКУМА
ПО БОЯРЫНЕ ФЕОДОСЬЕ МОРОЗОВОЙ,
КНЯГИНЕ АВДОТЬЕ УРУСОВОЙ
И ДВОРЯНСКОЙ ЖЕНЕ МАРИИ ДАНИЛОВОЙ
Помянуть не по праву
Аз разверзнул уста
убиенных во славу
милосердца Христа.
Сколь утешен Я вами,
чада грешной земли!
Не пустыми словами
до небес добрели!
Три избранницы Божьи,
три сестры во Христе,
не тяжеле нам все же,
чем Ему на кресте!
После адовой ночи –
во Христовых руках,
прямо с Ним очи в очи.
Ну а Мне-то вот как?!
Чада милые, знать как,
что сие не во сне?
Что ж оставили батьку
зверям лютым во снедь?!
Некуда себя дети:
до небес адов гул!
Гонят Русь вражьи дети,
как Давида Саул.
Светы в тьме бездорожья!
В битве крепкий шелом!
За Меня Сыну Божью
бейте слезно челом:
не оставил бы милость
к тем, кому Он оплот,
чтобы не истомилась
окаянная плоть!
Чтоб угодливым вапом
не овапить уста,
на четыре бы лапы
с перепугу не стать!
Отрясти все, что бренно,
и, покуда Я жив,
да приемлю смиренно
всё, что Мне надлежит!
1999
ПЛАНИДА АЛЕКСАНДРА ПЕРЕСВЕТА
Посвящение Владимиру Жилкину
Крепко вбил Я в земные стези грешный след –
бывший брянский боярин, чернец Пересвет...
Да была милость Божья Мне сгинуть за Русь,
к коей рано иль поздно опять возвернусь.
За грехи иль за муки трудившись, узнай:
уготовано что: то ли ад, то ли рай.
То ль чурайся её, то ли крепче держись
за ту новую смерть или новую жизнь...
Как хозяин-шатун неприкаян Я был.
Но не только себя Я в той жизни любил.
В каждом миге земном всем родной и чужой,
Я оставил себя бьющей кровью душой.
И с нехитрым умом, прозябал Я впросте.
Были древо и зверь – братовья во Христе.
Что на ярость в бою крепко очи сомкнул –
то закон человеческий долу согнул.
До зазубрин трудил Я булат кладенца:
и Орду, и Литву разрубал до крестца!
Суздаль, Тверь и Рязань пред собою гоня,
без различья бросал под копыта коня.
Сколь годов проносил морду вверх бородой
и гордыней разбух, как клопище рудой.
Да огрузла душа буйной болью людской,
взбунтовала себя безысходной тоской!
В Сергиеву обитель Спаситель привёл,
грузом прошлым согбен, Я трудился, как вол,
навзничь падал без сил и валился на бок.
И долгонько себя разогнуть Я не мог.
Наяву и во сне о былом не тужа,
Распрямлялась во Мне, возрастала душа...
И игумен-отец в заповедной глуши
бережно восприял роды новой души.
Но достигнул и здесь Мя прибой бытия –
возвращается ветер на круги своя
и, смеясь, гонит души нестойкие вспять,
коим дел окаянных в себе не заспать!
Понабрал себе в рать басурманской бурды
переметчик из старой Сарайской Орды,
затомившись гордыней, до неба восстал,
чтоб его лицезреть, и Создатель устал.
Воле Божией быти – моли, не моли!
Снова Небо упало в объятья Земли,
где стенами за Мною с Непрядвою Дон,
чтоб не дрогнул чернец духом в Армагеддон!
Загудели во Мне все сплетения жил! –
Вот и час Мой пришёл, для которого жил...
Сыне Божий Исусе, карая, внемли
величайшему грешнику Русской земли!
И, пробив с Челубеем друг друга насквозь,
плоти сбросили мы окровавленный воз
и в несмятые боем ещё ковыли,
будто братья молочные, рядом легли.
Сатана бесновал себя в духе Моём!
До Христовых палат Я разверз окоём,
тьмою внешней в себя отодвинул засов
и качал Я в себе обе чаши весов.
Всё Я ведал уже, недвижим на земли.
А в атаку по Мне генуэзцы прошли,
и собратия наша рванулась ко Мне,
и завыл басурманин на Красном холме.
И душевною мощью свалил Я врага,
хоть тонули в крови Куликовы луга!
...Удержал Я в ладонях родимую Русь,
к Ней из ада иль рая опять возвернусь!
2001
ПЕСНЯ О СМУТНОМ ВРЕМЕНИ
Запылила по Руси
злая смута.
Кто-то бед нам натрусил
почему-то
полной горстью в полный мах
в наши рожи
до испарины в умах
и до дрожи.
Остаётся нонче нам
злым и шалым,
затомиться по домам
обветшалым,
заложить свою чертям
злую долю,
будто сгинуть очертя
в диком поле.
Хошь давись, а хошь – борись,
раз остался.
Сатане и царь Борис
с нами сдался.
И сугубо он годил
и трегубо,
ну а всё же угодил
в душегубы!
Чья ни лжа и чей ни грех
вороватый,
он один у нас за всех
виноватый!
Терпит под боярский рёв
непристойный
пёс опричный, шут царёв
на престоле!
Над отцовой хмыкать Хам
наготою –
завсегда, как крымский хан,
наготове!
На бесстудные дела
пожелали:
бесовские удила
зажевали!
И не выплюнуть удил
тихим ладом!
Вот нам бес и угодил
мором-гладом!
Обезвоженный затон
и поруха.
Архипастыри зато
ростят брюхо!
Иереи и купцы,
кто не смолот,
ровно жён чужих скопцы,
холят голод.
Глад стеной, и брешь в стене
запропала.
Человечинка в цене
поупала.
Помутнели даже дни
с той мороки.
Веселятся лишь одни
скоморохи.
Никому уже и стыд
душ не жалит,
по России брань стоит,
как в кружале.
Ни дороги, ни тропы
без стенанья.
Все безместные попы
с кистенями.
Если кто их удалой
кровью брызнет –
все грехи с того долой
днесь и присно!
В тихом Угличе под зык
заокольный
даже вырвали язык
колокольный,
чтоб не звякал сдуру он,
не просили!
Безъязыкий ноне звон
по России!
Страх как снег на всём лежит,
ржою точит.
За юрода кат блажит
и пророчит:
«Кто ж там закатил глаза
в смертной боли,
коль убёг Димитрий за
лучшей долей?!
Погодите лишь чуток –
для урона
он обрящет и чертог,
и корону!
Жжёт нас, похотью горя,
быль как небыль:
пеплом кровного царя
плюнуть в небо!
А потом совсем догнуть
нас по праву:
православным присягнуть
Владиславу!»
Шею бычью накреня,
как наметил,
кат, веригами гремя,
двинул в нети,–
с неизбывною виной
расплевался.
Аз же грешный харч свиной
есть остался –
быти снедью упырей,
не убудет!
Да и сам Гази-Гирей
скоро будет.
Князь какой-то налегке –
душу продал:
ждёт Гирею на Оке
выдать броды,
Божьи свечки чтоб задул
дыхом рьяным
в сотню тыщ полон-посул
агарянам,
чтоб отчаянья найти,
коль кто дожил,
до Туретчины дойти
или дожа.
Только многим кровь сольют
в ту лавину:
гололобые добьют
половину.
Даже в зной по всей земле
холодрыга.
Рюриковичу в Кремле
сесть расстригой.
И, как будто с неба куль
незабытый,
не замедлит там и круль
посполитый.
Ну а с ним, хоть сам не плох,
для позора
и царевичей, как блох
у Трезора.
Им – подушечку набить
да перинку.
Нам – ворёнка удавить
да Маринку...
Позабыли мы про смех,
неулыбы,
коль царёва длань на всех
смертной глыбой,
ничему не научась,
давит злее.
Лишь Романов на свой час
тихо зреет.
2001
САМОЗВАНЕЦ
На главу плотоядно
бесов хвост положив,
борзописец изрядный
крест Мой топит во лжи.
Провиденье устало,
коль стесненье избыв,
хартий полууставы
брешут, Бога забыв.
Как ордынцы-баскаки,
алчность не обеля,
променяли писаки
батьку на кобеля!
Ветры буйные, вейте!
Совесть, сгинь за пятак!
Только вы им не верьте!
И всё было не так...
Вспять всем хартиям бренным,
кои Я не прочёл,
не был Я убиенным,
и Борис ни при чём.
Ни ему, ни другому
не подлезть к той черте.
Просто угличев омут
сам повызвал чертей.
Долю Мне золотили,
Божью высветив весть,
купола Византии
с древлих пор и поднесь.
Кто ж такой Меня сглазил,
что за сладкий Баюн?
Будто в сердце полазил
тайновед Гамаюн.
Бысть Борисова воля:
в прахе век Мне избыть!
Но расчисленной доле
без изъяну не быть.
Бог смеётся загонам.
И смиренье – суть бой!
Только случай закон нам!
Случай волит судьбой!
Случай волил последу
древних царских кровей
пошататься по свету
стёжкой, что покривей...
...С тыщи ноченек кряду
так помнилось родне:
от ножа ли, от яду –
статься сгинувшим Мне.
Эта быль – всем укор нам!
Жертвой недорогой
с перерезанным горлом
лёг мальчонка другой.
Убежав своей тризны
неразумным мальцом,
поизведал Я жизни
за царёвым крыльцом!
Бесприютной дворняжке
за оградой пиров,
безотцовщине тяжко
в лучшем сём из миров:
Не тряси своей згою,
не скажи, не ударь!
А что делать изгою,
коль отец – государь?..
Не участвуя в драке,
виноват без вины,
он страшней вурдалака
и смертельней войны!
...Всё б заранее знать Мне
для спокою души.
Зацепился о знатных –
и себя не ушиб.
Родовитые стати!
Всё за то с них проси,
чтобы царство достать им
хоть ценою Руси!
И мечтой неостылой
всю их плоть проняло! –
Всё им охолостила,
то, что не про неё!
Слова в лютой обиде
в простоте не рекли!
Мою душу не видя,
всё же уберегли!
Мутный Шуйский и Бельский
надрывались в тщете.
И Никитичи – бесы,
упыри ещё те.
В необузданном раже
навалясь на труды,
и холопьей и княжьей
насосались руды!
На царёву твердыню
каждый люто палим,
так наели гордыню –
стало тошно самим!
И, раздуться усилясь
до индийских морей,
как со стягом носились
с горькой долей Моей.
Ну, Борис им же врезал!
Мигом всё обернул:
позабил их в железа
или шею свернул.
Скольких знатных глотала
и тюрьма и сума!
А страна голодала
и сходила с ума.
В городах и округах,
с аппетитом и без
волки жрали друг друга –
только хруст до небес!
Птичек сдунуло с веток!
И, слюною журча,
даже матери деток
поедали урча!
Всё повышло всем боком
на земле и воде.
Но был чист перед Богом
царь в смертельной беде.
Быв для всех чудо-юдо –
каждый день хошь казни –
не жалел он для люда
ни себя, ни казны.
Всю подставил горбину
под хулу как под лесть.
Но отринуть судьбину –
что на небо залезть!
И, фальшивя без риску,
дребезжа, как струна,
проклинала Бориску,
почитай, вся страна.
Вили чёртовы петли
поп, убивец и князь.
И рвалась страна в пекло,
ничего не боясь!
Себя била с оттяжкой.
Я же Божьим гонцом
в путь отправился тяжкий
за проклятым венцом.
В необъявленной бойне
в рост себя Я казал –
и монах, и разбойник,
и чубатый казак!
Путь тележный и санный,
пеший, пяля глаза,
аж до ижицы самой
Я прошёл от аза.
Камень, ныне лишь крайний,–
стать главою угла! –
сквозь Россию с Украйной
Я прошёл как игла.
К Божьей матери самой
вёл Я грёз своих воз,
чтобы к Мнишеку в Самбор
вывел дьявольский хвост.
Взвидел роком ведому –
Ту, Что в Жизни Одна –
и в погибельный омут
провалился до дна.
И, с поры той разиня,
до конца своих дней
Я служил не России,
а болезни своей.
Душу в кровь изжевала,
ко всему холодна!
Лишь короны желала
Та, Что в Жизни Одна!
Норовя моим браком
на Россию залезть,
притащил Меня в Краков
Мой предбудущий тесть.
Раззадорившись круто,
как на схимника бес,
папский нунций у круля
в душу истово влез.
И ухмылкой, что сыщет
долю в хламе от смут,
пораздвинул усищи
ловкий круль Сигизмунд.
Всласть решивши пошляться
по России чумной,
посполитая шляхта
потащилась за Мной.
Грудь Фортуне кусали,
к блуду нагло маня,
побродяги – гусары
и казачья мотня.
Эту буйную давку
двинул в звёздный Мой путь,
чтоб монаршью удавку
на себе затянуть.
По немирной путине,
зноем и холодком,
от Днепра до Путивля
докатил колобком.
И судьба – Ярославна,
спев с Путивльской стены,
Мне вручила исправно
выблядков сатаны.
И, во снедь Моим бедам,
без нытья колдунов,
подавился обедом
самозван Годунов.
И, раскаясь сторицей,
под осанну да вой,
Мне явилась столица
заблудившей вдовой...
Чтоб служить государю
верой и животом,
чтоб из пушки ударить
Моим прахом потом,
Мне чтоб не усомниться
и вручить Той, Одной
гибель в стылой темнице
с детской плотью родной!
Вор ли, Богу укор ли,
ношей обременён,
но застрял комом в горле
Я у чёрных времён.
И по душеньке сирой
в день погибельно пуст
не служила Россия
в плаче сорокоуст.
Всю Российскую тушу
распластавши в пыли,
били молнии в душу
Богоданной земли!
Тут без дел не тужили:
грех на Бога свалив,
и свои и чужие
разрывали своих!
На извилистых тропах
Бог наш смысла дурман
ищет в наших утробах,
как монгольский шаман.
Духом кроткий и нищий,
ничего он не ждёт,
лишь без устали ищет.
Да когда-то найдёт!
Вот и Я сей юдоли
нашей скорби и слёз
свою странную долю
на алтарь липкий снёс.
Я не то чтоб не выжил,
Я немного затих
и из Времени вышел,
чтоб сильнее зайти,
преисполниться долей,
как нас бес ни беси,
да совпасти с Той волей,
иже на небеси,
что одна в грозном праве
выжечь пакость и тлен,
чтоб нам в песнях и славе
встать надёжно с колен!
2003
ВАЗИР-МУХТАР
Я прeдаю вечному забвению
злополучное тегеранское происшествие.
Николай I – послу Фетх-Али-шаха.
Сердце – медицинский термин.
Из услышанного.
Носи венок – не скидывай,
Терпи горе – не сказывай.
Народная песня
Вдохновения для – крик поэта
в неприкаянной гиблой борьбе.
...А в Тифлис повезли Грибоеда
на позорной скрипучей арбе.
Покрываются туком народы.
И безгласием каждый надут.
Николаи да их нессельроды
лишь забвенью его предадут.
И за что растерзала чужбина –
дым отечества не вопросит.
Но заплачет прекрасная Нина –
и слезами его воскресит,
на его злоязычную лиру,
запоздало наложит бинты.
И, спасённый любовью, к Омиру
он по склону уйдёт Мтацминды.
...Для политик сиятельнотрупных
сердце вещее в ступе столкут.
...Не начати ль нам, братие, трудных
повeстий о Бояна плъку?..
Вдохновения для – крик поэта
в неприкаянной гиблой борьбе.
...А в Тифлис повезли Грибоеда
на позорной скрипучей арбе.
2006
ГРОМКИЙ ВЕК
О громкий век военных споров,
Свидетель славы россиян!
Пушкин
Душой чрезмерно опаслив,
с ножонками, что дрожали,
скукожился в думах о пастях
драконов вокруг Державы.
Но песнею смою одурь!
И Песня словом трёхжильным
всколеблет землю и воды
для тех, кто незря прожили!
И нежить её не подавит –
пусть трижды шельмует тризну! –
возьмёт Моя песнь – и подарит
Мне с ними по новой жизни!
По сердцу песенной плетью –
и Клио сорвёт покрывало
с осьмнадцатого столетья,
в котором чего не бывало!
Где Слава превыше богатства!
Хотя и с мамоной блудили,
со Славой желали махаться
монархи и простолюдины!
Стихи не на десть – на скрижали!
Камен, всех, сколь есть, изманили! –
и одами сокрушали
Хотины и Измаилы!
Где с Именем Божьим проще
и кажет всегда крен гавань!
И андреевский стяг полощется
над Гангутом и Гренгамом!
Тех, кто под «крестом» и не раки,
с Нептунова сбрось престола –
фрегаты «Три Иерарха»
и «Рождество Христово»!
Сырая земля нам боком,
роднее вода сырая!
На флот свой отменным оком
Державница вновь взирает!
Грозит нам пальчиком честно,
чтоб в неге не тратили прыти:
«Бывали Гангут и Чесма,
но и Калиакрии быти!»
Раб Божий Феодор выпил
перцовой бокал и кофий –
и реет флагманский вымпел
над Калиакрией с Корфу!
Нас даже в воде пар мочит!
И вновь адмирал на ушко
заветное слово бормочет
подзорной трубе – подружке.
И снова эскадры вспашут
пучины неоробело –
незря топорами машут
ретивые корабелы!
С невиданным им задором,
работе адовой рады,
архангелы комендорам
подтащат опять заряды,
на лжу о России склочну
о купле Её, о продаже
рванут, так что палубы в клочья,
с матросами на абордажи
и, не замерев над бездной,
молитвенно явят удаль,
чтоб молвил Отец Небесный:
«Не худо, сынки, не худо!»
А коль не дойти до суши,
дошедшим скажут: «Бессменьте!»
И с клотиков наши души
привычно шагнут в Бессмертье!
И, славою красных да стройных, –
и в горних Державе оплотов! –
обнимет сынов достойных
пробитыми дланями Пётр…
…По сердцу песенной плетью –
и Клио сорвёт покрывало
с осьмнадцатого столетья,
в котором чего не бывало!..
2008
ЧААДАЕВ
То ли бросит, то ли сманит
в храм Петров – как Вечный жид,
Чаадаев на Басманной
над Россией ворожит.
Носит под немые крики,
и почти не кривит рот,
всю эпоху как вериги
напомаженный юрод.
Не на римскую дорогу
шаг чеканит на плацу
Русь-Рассеюшка. И Богу
Русь, пожалуй, не к лицу.
Ни плесканьями, ни Летой
встретив, хладно полагал
дурновкусицей нелепый
тот Сенатский балаган.
Поздно ночью, утром рано
Белого царя не зли:
на арбе из Тегерана
Грибоеда привезли.
От трактатов в кровь росистый,
сочинитель не из тех,
знал в словесности российской
превеликий неуспех.
Но в диагнозе постыдном
всё ж изящно задержись –
Чёрной речкой в жилах стынет
непридуманная жизнь.
А пророка выше чащи
не достало рук прибить:
сумасшедшим высочайше
удостоен он пребыть.
Всё как должно, так и будет,
боль завбвенье отрастит.
Николай его забудет.
Искандер его простит.
Дамским трепетом увитый,
не возжёг лампад он нам –
лишь бесплодностью убитый,
новоявленный Онан.
Никого так и не сманит
за Христовы рубежи
на Пожаре, на Басманной,
ворожи не ворожи.
1999, 2009
ВСЕМ УКРАЙНА, ВИШЬ, НЕВЕСТА!
ЗАПОРОЖСКАЯ ПЕСНЯ
Щоб нашим ворогам було тяжко!
Запорожский тост
Как шли ляхи на три шляхи,
а татары на четыре...
Украинское присловье
Как шли ляхи на три шляхи,
а татары на четыре...
Что ж не сметь им, вражьим детям,
коль им тесно в Божьем мире!
Коли бунчуки казачьи
сбиты бурей-ураганом,
коли гетман Сагайдачный
пал под турским ятаганом!
...Непричаленные струги
наши беды довершали.
...Атаман Сулима с други
на колу сидит в Варшаве.
Как шли ляхи на три шляхи,
а татары на четыре...
Что ж не сметь им, вражьим детям,
коль им тесно в Божьем мире!
Заплела на шее руки,
до мучительного стона,
наша смертная порука
как любовная истома.
Закаляют жар и холод
казачине дух и тело.
Из небесной кузни молот
всё крушит, что омертвело.
Как шли ляхи на три шляхи,
а татары на четыре...
Что ж не сметь им, вражьим детям,
коль им тесно в Божьем мире!
Хоть посулов-то ясачьих
хану нынче не копило,
Снова кровушкой казачьей
панство мир себе купило.
Свой пихая в руки рай нам,
рады римские сутаны
для погибели Украйны
замириться и с султаном.
Как шли ляхи на три шляхи,
а татары на четыре...
Что ж не сметь им, вражьим детям,
коль им тесно в Божьем мире!
Вот мы, раззадорясь круто,
горе оторвём да бросим!
Ни у хана, ни у круля
мы свободы не попросим!
– Бахарь, Богу угоди ты,
пробряцай на вещей лире:
скоро, трохи погодите,
батько Хмель нас всех помирит!
Как шли ляхи на три шляхи,
а татары на четыре...
Что ж не сметь им, вражьим детям,
коль им тесно в Божьем мире!
Божий промысл все, да разом,
мукой сердца оросили.
Отыскался след Тарасов
от Украйны до России!
Как шли ляхи на три шляхи,
а татары на четыре...
Нашу веру и на плахе
сбережём мы в этом мире.
2005
ПЕСНЯ СЛЕПОГО БАНДУРИСТА
Посвящение Алле Барлиновой
Поспевая и шажочком,
сердца всё не запалю,
в лапоточках с посошочком
по Укрáине пылю.
Кто меня не оберёт и
не прогонит зá лес тот!
Но пока иду вперёд Я –
сердце мхом не зарастёт!
Я за те ли, эти ль вины
и с пустой мошной прожил.
В ров низвержен был Я львиный –
и со львами подружил!
В сердца глубь раздёрнул шторы,
как Мне дольний свет померк,
в горние пределы чтобы
заглядеться без помех.
Зодчий песенного мира,
помню, посошок храня:
с посошочком Мне и лира –
как незримая броня!
Хитро лязгая клыками,
коль Я к ним поворотил,
вместо хлеба дали камень,
чтоб Я в песню превратил –
то ль казак, то ль лыцарь латный
сунул от сердечных ран:
что не жалко, то и ладно –
всё сойдёт на Божий храм!
В думах кровию политых,
заспиваю из огня,
як там Хмель на посполитых
силу Божу разогнал.
Всем Украйна, вишь, невеста!
Всем наш край подорожал! –
коль Ярёма Вишневецкий
и пред Хмелем не дрожал!
Жив, спиваючи над бездной,
Я под струнный рокоток,
коль Богдана Царь Небесный
поддержал под локоток.
Впереди утрат дурманы
в спину тычут озорно.
Но полным-полны карманы
новым песенным зерном.
Глотки, злобою урчащи,
вольных дум не оскопят –
на слезах Моих горчайших
новы, краще тех, вскипят!
2006
Я В АТАКУ ПО МИННОМУ ПОЛЮ...
ТУМБАЛАЛАЙКА
Посвящается Наталии Гайслер
И увидел Иаков во сне: вот, лестница стоит
на земле, а верх её касается неба; и вот
Ангелы Божии восходят и нисходят по ней.
Бытие, 28:12
Рахиль рыдает о детях своих
и не хочет утешиться...
Пророк Иеремия
По свидетельству очевидцев,
в Освенциме начальство заставляло оркестр
из заключённых провожать уходящих на смерть
весёлой песенкой "Тумбалалайка".
Наша быль вам чудней, чем небыль.
Наша боль не тупее лезвий.
Нам Иакова лестница в небо –
из углей, чтоб резвее лезли!
На Аппельплаце возня у ворот –
к смерти готовый построен народ.
Бойкий мотив под безудержный плач
пьяный от горя выводит скрипач, –
дивно прекрасна от вечных погонь,
Лия, невеста, уходит в огонь!
Тум бала, тум бала, тум балалайка,
тум бала, тум бала, тум балала.
Тумбалалайка, пой балалайка:
«Мы на дрова, ну а песня жива!»
Путь короче по бездорожью.
Нет надёжней пилюль из ядов.
И штурмуем мы Царство Божье
из Треблинок и Бабьих яров!
«Лия! Не бойся, а веруй и знай:
скоро утешит Тебя Адонай!
Вырвавшись прочь из шеоловых мук,
примешь бессмертие из Его рук.
Я же здесь нелюдей угомоню,
чуть задержусь – и Тебя догоню!»
Тум бала, тум бала, тум балалайка...
тум бала, тум бала, тум балала.
Тумбалалайка, пой балалайка:
«Мы на дрова, ну а песня жива!»
Смысел мук восприимем трезво,
не противясь роскошной доле:
в нас сгорают с весёлым треском
все грехи всех в земной юдоли!
Вечен изгнания список примет,
Нынче всё то же, как тысячи лет:
по свету, слезы глотая и пыль,
вечно о детях рыдает Рахиль,
плачет и плачет, седая от бед,
и не утешится, ибо их нет.
Тум бала, тум бала, тум балалайка...
тум бала, тум бала, тум балала.
Тумбалалайка, пой балалайка:
«Мы на дрова, ну а песня жива!»
На золу, чтобы мёртвым ахнуть,
ну-ка, солнышко, ярче брызни!
Приложились мы к патриархам,
всласть насыщены этой жизнью!
Люди всё те же, куда их ни день:
печи в Освенциме жгут круглый день.
Да и в Треблинке дел невпроворот:
Корчака сжечь вместе с домом сирот!
Боли безгрешных алкает кумир.
Пепел сожжённых засыпал весь мир.
Тум бала, тум бала, тум балалайка...
тум бала, тум бала, тум балала.
Тумбалалайка, пой балалайка:
«Мы на дрова, ну а песня жива!»
От шатания нар под ними
рухнуть в пекло нацистским креслам!
Помним это, как Божье Имя,
этой памятью и воскреснем!
2003
ОБСТОЯТЕЛЬНЫЙ ТОСТ
9 МАЯ 2005 ГОДА
Лики фрескам рублёвским –
те, кто был озарён
бросить к стенам кремлёвским
прах поганых знамён!
Поднимая без дрожи
фронтовые сто грамм,
пожелайте построже
сделать жизни огран:
оказаться небедным
памятью дорогой
в день великий победный
и во всякий другой
и за чаркой полынной,
сквозь года без оков,
не забыть исполинов
из ушедших веков
да повергнуть неправду
тех, кому не дано
знать Полтаву, Непрядву,
Дон и Бородино!
В радости не заесться
от желанных побед.
Не озлобиться сердцем,
и седея от бед.
Чтоб Отчизну растили
князь и ратай-простак
и друг друга простили
просто так, просто так!
Чтоб не шли на попятный
и в немирной судьбе.
Чтобы мир необъятный
не теряли в себе!
Властно в душах давили
сатанинскую тень.
Чтобы песни дарили
каждый день, каждый день!
Не стыдились участья
к вбитым в жизненный наст.
Не гонялись за счастьем,
ибо счастие – в нас!
...Поднимая без дрожи
фронтовые сто грамм,
пожелайте построже
сделать жизни огран
и не выпивкой с брашном
мерить к звёздам забег,
нефальшивым, незряшным
отпылать нам свой век!
ВАГОННАЯ ПЕСНЯ
Глядя заворожённо на волю,
что цветёт на другом берегу,
Я в атаку по минному полю,
«искупаючи кровью», бегу.
Не за-ради кровавого флага –
ох не надо бы так понимать! –
а пошёл в штрафники из Гулага,
чтобы выручить Родину-мать!
В небе было ни хмарь и ни вёдро.
Политрук, вспомнив должность свою,
приказал, по-партийному твёрдо,
нам добыть автоматы в бою.
Я, ни Бога не помня, ни чёрта,
сполнил точно партейный наряд,
но в атаке – которой по счёту? –
угодил под германский снаряд.
Вижу с дрожью в оставшемся теле –
память тошная, брось меня, брось! –
как ноги Моих обе взлетели
и легли рядом пятками врозь.
Нашей славной победе в угоду,
пять уж лет по земле не пылят.
Но болят они всё в непогоду.
И в погоду болят и болят.
И руками, как крыльями в небе,
Я подбитою птицей сучу,
по вагонам за коркою хлеба
на подшипниках ржавых качу.
Трудового народа объедчик,
всё долдоню Я, как заводной,
как «я был батальонный разведчик,
ну а ён писаришка штабной...»
Но решили про нас очень просто,
не томя ожиданием всласть:
на далёкий нас северный остров
посылает родимая власть,
давши волю резонам премногим –
кому верх, значитца, кому низ:
чтоб людям не мешали двуногим
строить только стоймя коммунизм!
Коли партия им приказала,
потащили – башка на кону! –
патрули по вагонам-вокзалам
всю безногую нашу шпану.
То ль кляни ты судьбину, то ль кайся
за её дюже щедрый дублет...
– Погоди, старшина, не толкайся,
дай докончить хороший куплет!..
2005
ДЕВЯТОЕ МАЯ
Посвящение Юрию Уйту
Наши радости и беды,
Будто крошки из мошны –
Перед праздником Победы
Только вздорны и смешны.
Разгорайся, грозный праздник,
Долу небо возврати
И в потомках всяких-разных
Образ Божий возроди.
Стань надёжней в прежней стати
В очистительной грозе,
Чтоб живым и мёртвым стати
В полной силе и красе!
Время душам с проворотцем
Изблевати бред почти.
Но не все мы Первородству
чечевицу предпочли.
8 мая 2011
О ДОЛЮШКЕ СЛУЖИВОЙ
ПЕСЕНКА ПРО ВОИНСТВО ЦАРЯ ГОРОХА
Аты-баты, шли солдаты
то ль сюда, то ли куда-то
на съедение собакам бросить всех без лишних слов,–
сиволапые буяны,
рвеньем дивным обуянны,
учинить по всей планете посрамление врагов.
Коль приспичит, то, поверьте,
что истома хуже смерти,
и взбеситься очень просто от усердья, как пить дать.
Но у Господа у Бога
милостей для всяких много,
и взбешённым в наше время прям не жизнь, а благодать.
Добывать шли по дороге
счастье сирым и убогим
и фельдмаршалу душонок крепостных и пенсион.
Были, раз начальству нужно
по душе и долгу службы,
драны опосля побудки, ну и на грядущий сон.
От души маршировали,
глотки чуть не разорвали
от бравурного от пенья, что у воинства в чести.
Но от пенья, – эка жалость! –
сами насмерть испужались,
что не чаяли живыми до врага уж и дойти!
Но заранее по-свойски
о баталиях геройских
писарей трещали перья, как ружейная пальба.
Впрок оно надёжней вроде,
а стеснение не в моде,
так, коль жёнушки стеснятся, деток видеть не судьба.
Весь свет белый обыскали,
но врагов не отыскали,
словно не было и вовсе сотворенья мира их.
То ль пороли по науке,
то ли песенные трюки
просветили басурмана, что на всякий случай стих.
А пришёл черёд питаться,
окромя одних квитанций
у несчастных интендантов ничего и не нашли.
Но, помаявшись немного,
сирых, вдовых и убогих
по начальства озаренью как постель перетрясли.
Хоть не славно воевали,
плоть исправно усмиряли
и входили все повзводно с песней в райские врата.
Словно бы в дыму баталий
как врага бабьё хватали,
по особым Божьим метам отличая от врага.
И фельдмаршал, хоть в алькове
так уже – морковный кофе,
всё ж в Викторию, натужась, внёс и свой последний лепт.
Всё живое совратили
и назад поворотили,
после тяжкого походу кажный толстоморд и леп.
В ночь пришли, а утром рано
вновь под флейту с барабаном
принялись с остервененьем силу бранную копить,
чтобы, коли враг наскочит
иль начальство вдруг захочет,
повсеместно безвозмездно потрясенье учинить.
1987
МЕЖДУ БАТАЛИЯМИ
В грязь по лужам и ухабам,
взоры мутно-глубоки,
писаря пошли по бабам,
а штабные в кабаки.
Под тоскливую лучину
и дождливый барабан
солдатня слезу точила
в самогонный общий жбан,
в самогонный общий жбан.
Объяснив, в истоме рвотной,
что войнища – грязь и тлен,
сговорил их дока-ротный
всем кагалом двинуть в плен.
Всем кагалом, всей толпою,
наплевав на Божий суд –
там накормят и напоят
и на койку отнесут,
и на койку отнесут.
Писаря прошли ухабы –
жен немирная гроза! –
и завыли в голос бабы,
в небо выпучив глаза.
А штабные, выпив бездну,
уж не взвидели ни зги
и кабатчикам любезным
дружно вышибли мозги,
дружно вышибли мозги.
И фортуною злодейской
поколеблен заодно,
мот-полковник полк гвардейский
просадил в "двадцать одно".
Выслав почтой заказною
грозный ворогу ответ,
генерал со всей казною
отлучился в Новый свет,
отлучился в Новый свет.
Фельдкурат с тамбурмажором
к нимфе двинулись одной
и закончили мажором
сей минорный выходной.
...И теперь нас даже мёртвым
нипочём не удручить! –
что уж тут: война не мёд вам,
не стишонки вам строчить,
не стишонки вам строчить...
2002
ВЕСЁЛАЯ КЛЕПТУНОВЩИНА
РОДНАЯ ГЛУБИНКА
Гетто-геттушко,
нож в судьбе.
Счастья нетушки
Мне в тебе.
Меты грубые
здесь видны
саблезубого
сатаны.
Здесь от века несть
Божьих скреп.
Знать, такой и есть
адский склеп.
Чёрствый хлебушек,
в стенах дрожь.
И соседушек –
сколько хошь!
Воздух выпили
сворой всей
и погибели
ждут Моей.
В комнатах-гробах
жуткий смех
и печать на лбах
есть у всех.
Гонит войско их
тишину.
Ночью вой стоит
на луну.
Мне бы прямотой
честных строк
в этой яме той
сбавить срок!
1995
TRISTIA
Нелюбящая женщина –
как церковь без попа.
Нелюбящая женщина
бессильна и глупа.
Она, скажу без просу Я
в раздумии простом,
как ведьма крючконосая
со младенем Христом.
Нелюбящая женщина –
всей нечести маяк!
Нелюбящая женщина –
могильщица Моя.
На вид такая резвая,
но в трюме, видно, течь,
хоть поведенья трезвого
и тёплая, как печь.
Бесценный и единственный
нелюбый из людей,
сопрягся Я таинственно
с погибелью своей!
Презревши расстояние,
пришла на сладкий плод
сожрать без покаяния
Мою живую плоть.
Злохитрою особою
как бездарь и злодей
извержен без пособия
из племени людей.
Но быть с душевной болию
Мне тёртым калачом –
задуман Я с любовию
и крепко пропечён!
И сдаденный любезною
нечистому на слом,
воскресну-ка из бездны Я –
нелюбящей назло!
И нету дуры с чёлкою,
чумы, сумы, тюрьмы!
Пущай зубами щёлкает
напару с князем тьмы.
СОРОКАЛЕТИЕ
Сила, Сила, что ж ты, Сила –
Сила – Божья благодать:
столько снегу наносила –
нас с-под снегу не видать!
Семь ветров нас всё качали,
дули в утлое жильё –
и зимой мы соскучали
и метелями её.
Всё щекочет рёбра бес нам,
не жалеючи камней!
Что ж Тебя, Отец Небесный,
так заклинило на Мне?!
Баламутов, в час по тыще,
выдам Я Тебе, как пить!
Хочешь – пальчиком потычу,
подскажу, кого лупить.
Жизнь не жнёт, а только пашет,
уж который кон дурит.
Ставлю кол Тебе, Папаша,
в Твой небесный кондуит!
Рёк Мне Бог на всём народе
в нашем городе-дыре:
«Дураков Тебя навроде
бьют, сынок, и в алтаре.
Вот с дружками, слышь, Твоими
всё раздумие берёт
день и ночь Меня за вымя:
кто кого с них переврёт?!
Ты ж без дьявольского зелья
поднатужишься на треть –
разотрёшь планету Землю,
негде будет помереть!
Что ж Тебе и пьянь, и трезвый,
всяк пузырь и всяка вошь,
каждый пёс Тебе облезлый
обещает всё что хошь?!
Ишь мальчишки и девчонки,
шибче прусаков снуют:
облегчили в две ручонки –
да Тебя ж и продают!
Ты ж брехнёю их будь весел!
А они за этот труд
и по градам, и по весям
милосердцами слывут!
Мать их суку! Цицероны!
Языком, как топором,
понастроили хоромы
не хужей Моих хором!
То ли охнуть, то ли сдохнуть!
Как с брехни той кой уж год
языки не поотсохнут,
паралик не расшибёт?!
Перебрал Ты шавок рваных,
чтобы понял и утих:
благодати в их карманах –
не поболе, чем в Твоих!
И родная одиночка
дверь со скрипом отворит.
Станут на четыре точки
благодетели Твои!
Для здоровия полезный
груз Мой, что Я налагал...
Ничего, не бойсь, болезный:
Ты своё не промигал!»
1998
ПОДМОГА, ИЛИ ВЕСЁЛАЯ КЛЕПТУНОВЩИНА
Ах, куда же ты, Ванёк,
ах, куда ты?
Не ходил бы ты, Ванёк,
во солдаты.
Демьян Бедный
Как помог нам Клептунов,
ну и прочим многим,
и оставил без штанов
с этакой подмоги.
Выдал шумно приговор
нам, от слёзок мокрым:
«Знамо, тот подлец и вор,
коему помог я!»
С изобилья своего
запостились много,
как остались без всего,
лишь с одной подмогой.
...Бурно годы протекли,
словно вешни воды...
Не в лаптях и не в пыли,
Клептунов наш – вот он!
Вновь явился филантроп –
свет в окошке многим! –
вновь до наших до утроб
(и не без подмоги!):
«Помогу с главы до пят
вам дела поправить!»
И вздохнули мы опять:
снова будет грабить!
Знать, цепей не расковать,
только приумножить.
Знать, планида такова:
Клептунов поможет!
Гнали парня от дверей,
посылали в баню
мусульманин и еврей,
ну и христиане.
Атеистов, тех ни в жисть
и не перечтёте –
все подмоги береглись,
дяденьки и тёти! –
на кого с подмогой он
с гиканьем бросался.
Только Я, издавши стон,
вновь подмоге сдался!
Вновь на Мне библейский лист
только и остался.
Ну а сей специалист
и не почесался!
В третий раз к нам Клептунов
влез с подмогой вроде
и оставил нас без слов,
ну и без мелодий.
И, аплодисментам рад,
он во градах стольных,
помогальщик-лауреат,
кланялся, довольный.
Взял с Моих баллад и саг
капитал нетощий.
Дав за нею дом и сад,
выдал замуж тёщу.
Ну и нас он не забыл –
нам на долги годы
в мир, нас ждущий, позабил
выходы и входы.
И когда нас Клептунов
до костей изгложет,
наш ответ судьбе таков:
Клептунов поможет!
Груде мук Моих и бед
странноватый веник,
то ль сей хлопчик людоед,
то ли шизофреник.
Не мараться бы войной
с помогальной рожей...
Да то и не Клептунов,
а Весёлый Роджер!
1998
ПЕСЕНКА ПРО ЧЁРНОГО ЧЕЛОВЕКА
Идолище злобное,
место Моё лобное
и плита надгробная
на живой плоти,
жадностью скорёжено,
клеветой скукожено,
злобой унавожено...
Не просил – плати!
Аспидовой злобою,
алчною утробою,
срамною хворобою
жару поддавай –
кротость Моя гневная,
«радость» многодневная,
чудище стозевное,
обло и лаяй.
Мной весь век питается,
съесть Меня пытается –
давится, старается
аж личиной всей!
Я же – весь обглоданный,
на корню запроданный
полностью Мне доданной
дуростью своей.
Идолище лютое,
алчностью согнутое,
выплюнь на минуту, а!
жребий жалкий Мой:
чай, наелось досыта,
что ж теперь не бросить-то?!
Да и спи без просыпу,
как медведь зимой.
Эх, судьба небитая
да враньём залитая!
Силушка, прожитая
без толку до дна...
Мыслей поножовщина
да чужая сдобщина –
нежить и соромщина
Мной сыта-пьяна!
Этакой напастию,
идольскою властию
не доспел до счастия:
обмер – и затих.
И не надо, значитца!
Да душа-то плачется:
не дали калачика
за грехи других.
Небесами, адом ли, –
надо ли, не надо ли –
шли мы с Ней и падали,
с Песенкой Моей,
волоча в награду Нам
ношу ту отрадную –
мертвечину смрадную,
как живых людей.
Песня Моя, Песенка,
в Эмпиреи лесенка –
(хоть туда кудеснику
ход и запрещён),
сменит днями ночи все –
каплей камень точится!
Хочется – не хочется –
живы Мы ещё!
Идолища сдобного
Мы уроки добрые
распеваем рёбрами,
треснутым хребтом.
Муки мира дольнего
в праздники престольные
жаром сердца вольного
обратим потом!
Чудище! Коль сможешь ты,
коли не изгложешь ты
собственную рожищу,
прочих охмуряй
дьявольскими зельями,
лазами подземными,
чудище стозевное,
обло и лаяй.
1998
ПОХВАЛА БЕДНОСТИ
В знойный зной средь бела дня –
капли дождевые –
завелись бы у Меня
денежки живые!
Ух, и глянуть бы Я рад
в дальние те дали!
Хошь бы чёрт, хошь демократ
Мне бы их подали!
Но не сбечь, хоть замолись,
от судьбины подлой:
и последние Мои
закатились под пол,
прозвенели на лады,
будто песню спели...
И беда да полбеды
до Меня приспели.
И не светит больше свет
дней Моих хреновых.
Никого со Мною нет,
кроме клептуновых.
Обещаньями опять
стены содрогают,
гложут с головы до пят,
то есть «помогают»!
Снова лом приволокли
и на Мне загнули.
Всё, что есть, уволокли,
в смысле – подмогнули!
Мне отходную поют
с пеною на рыле,
песню бедную Мою
заживо зарыли.
Никого не зрит уют,
кроме мамы с Валей.
Денег куры не клюют –
всё давно склевали.
Клюнут прошлогодний свет –
было бы что клюнуть!
Клептуновых тоже нет,
не на что и плюнуть.
1999
О БЕСКОРЫСТНОЙ ЧЕРТОВЩИНЕ ИЛИ
КЛЕПТОМАНИЯ
С нищих в стащенных обновах,
в уворованный сев кров,
трое бесов Клептуновых
пьют Мою живую кровь.
На ночь хлещут и спросонок –
аж испарины клубы! –
бес, чертовка и бесёнок,
разбухают, как клопы.
Подраздулись – и не тают,
кажный с кажною в ладах,
Мои тугрики считают
до мозолей на задах.
Хлещут, стало быть, всё хлещут.
Но та радость не одна:
чуть устанут – поклевещут
на всех выпитых до дна.
Им все вопли с аналою –
как червям могильным «брысь».
И висят на Мне килою,
к полу тянут Мою грызь.
В голос радостно рыдают,
сотрясая свой уют,
и рогами тьму бодают,
князю тьмы поклоны бьют.
– Ой ты гой еси, наш княже,
не подгадил, пособя:
уж уважил так уважил
нас и, стало быть, себя!
Довели ж мы их до точки
и не затупив рогов,
ободрав на лапоточки
сих певучих дураков.
Мы по первости запнулись,
окунув глаза во стон,
но помалу подтянулись
за отцовым за хвостом.
До муки их смолотили,
просквозили весь их скит,
не глотая поглотили –
прямо как Иону кит!
Понимай, наш пастырь добрый,
про гонителей твоих:
погибоша, аки обры,
были да и нету их!
Тёмной думушкой заботной
не тумань себе чело –
там теперь покой субботний,
прямо нету ничего!
Хоша здесь, хошь в дальней Фуле
и в грядущем не сбоим –
заверяем, вельзевуле,
всем соборищем своим!
В анабазисах за данью
меч свой чаем иступить,
с песней к новому заданью
снова рады приступить!
До последния годины
не собьём себе подков.
Исполать тебе, родимый,
до скончания веков!
Пуще лютого Борея,
иудей или русак,
лихоманкою своею
задувай нам в паруса!
...Так, передохнувши, снова
вурдалаки хочут пить!
Клептуновы, Клептуновы!
Ну кому ж вас уступить?..
Хоть с пробитой головою,
крестик медный сжав в горсти,
хоть и с этою килою
до своих бы доползти.
2000
ЛИРИЧЕСКАЯ-ПЕССИМИСТИЧЕСКАЯ
ПЕСЕНКА
Парки бабье лепетанье...
Пушкин
День проходит, жизнь проходит,
капает во мглу.
Ничего не происходит
в прóклятом углу.
Лишь глядят со Мной в окошко
на чужой восход
собачонка и две кошки
и печальный кот.
Хоть собою невелики –
каждый, как лоскут –
кой уж год Мои вериги
молча волокут.
Цвет лазурный в серой фильме,
искорки в ночи,
как четыре серафима
в дьявольской печи.
Держат факелы упрямо,
кажут путь вперёд,
чтоб Меня в отхожей яме
не сгноил народ –
те, что с душ сдирают стружку,
ржавчину лудят,
без запивки жрут друг дружку,
а потом блудят.
Алчно двигает горами
суеты тщета.
Надо Мною бьёт крылами
матерь-нищета.
Нищете попробуй сладь-ка
с виршами впросте!
Знать, и ей со Мной несладко
на одном кресте!
Из алмазов нищий сляпал
свой автопортрет,
тоже – без штанов, а в шляпе,
ну и ваших нет!
Спят архангеловы трубы,
тёмен белый свет,
жизнерадостные трупы...
И спасенья нет.
2001
О НАШЕЙ ПРОСТОТЕ БАРАНЬЕЙ
Появились какие-то новые трихины, существа микроскопические,
вселявшиеся в тела людей. Но эти существа были духи, одарённые
умом и волей. Люди, принявшие их в себя, становились тотчас же
бесноватыми и сумасшедшими. Но никогда, никогда люди не считали
себя так умными и непоколебимыми в истине, как считали заражённые.
Никогда не считали непоколебимее своих приговоров, своих научных
выводов, своих нравственных убеждений и верований.
Достоевский
Жизнь наша здешняя подобна селянке, которую в Малоярославском
трактире подают. Коли ешь её с маху, ложка за ложкой, - ничего,
словно как и еда; а коли начнёшь ворошить да разглядывать - стошнит!
Салтыков-Щедрин
ПЕСЕНКА О ЖЁЛТЫХ БИЛЕТАХ
Истина имеет неписанные права.
Вольтер
Партия – наш рулевой.
(Лозунг советских времён)
Набирайся сил в молоке матери,
а ума у ........ партии.
(Советская пословица)
Под заклинания «Даёшь нам!»
пред заклинателем не гнусь.
Вкушает Мя в глуши таёжной
без удержу партийный гнус.
Всё выпущают пар балеты
на сцене, где нам быть не след.
И жрут Егорку партбилеты,
рыгая нá весь белый свет.
Опять же – аппетит да шалость:
взять с безбилетного вдвойне!
Так на Меня и раздышались
жестоковыйные оне.
Летят к письменнику за данью
навроде пчёлки полевой.
И жжёт партийное заданье
их злее страсти половой.
Соплями землю поливают
под Мой персидский порошок
да всё хвостами помавают,
чтоб заметалось хорошо.
Дуркуют весело навроде
холопов, алчущих плетей,
и на свету темнят-наводят
прилюдно тень на Мой плетень.
Сломают, коли не починят...
На Мне, ни спрятать, ни продать,
их обругание почиет
как будто Божья благодать.
Так по причинным и по скулам
Моим катит билетных воз.
И кажет гыкла-фельдпаскуда
копыто левое и хвост
да партбилетом всё колотит
Меня по песенной груди.
Но рёк Я, глянув в свой колодец:
«Возьми же одр свой и гряди!
Глаголь рифмованный вердикт свой,
не ладя с гнусом в «дурачки».
Уж мир вокруг Тебя вертится –
протри проворнее очки!»
2005
ГРИМАСЫ ХРОНОСА
Интермедия
А жизнь, точно застоявшаяся лошадь,
вдруг пошла странными прыжками,
не поддаваясь усилию людей,
желавших управлять ею так же бессмысленно и жестоко,
как они правили раньше...
В эти дни власть над жизнью
вырвалась из их бессильных рук,
но жестокость и хитрость остались с ними.
Горький, "Жизнь ненужного человека"
Научиться в смерти жить
иль от жизни помереть -
как Давиду не тужить
и Гаргантюа мелеть!
Нет людей и жизни нет.
Есть партийный карнавал,
на котором партбилет
сам себя короновал
за печальный свой оскал,
за постылый аппетит,
от которого устал
(но который не претит).
Ликов нет, а клоны есть.
Век наш поганью почат,
и сердец в грудинах несть,
только Каина печать.
За обличия грехи
заглотити, как кус-шмат,
из партийных чресл трихин
вылез гладен и космат!
Ждёт-пождёт нас паралич
с осиянных свыше морд:
фюрер, рерихи, ильич -
ост и вест, и зюйд, и норд!
Чтоб узреть, - и каротин
соберём и лаги в ряд, -
ихний рай, наш карантин:
шамбалы и лагеря!
От бесплотнейших утех,
не Гафиз, не Навои,
проведёт до той и тех
вологодский конвоир.
Ищут сонмища зануд
Божий чох и бесов грай.
Так неищущих зовут,
хоть ложись и помирай!
Мы у всех их погостим
под пальбу и вороньё.
Но отринет Августин,
манихейское враньё!
По фронтам и по тылам
Я промок и не продрог,
вместо нот эпиталам
им принёс их некролог.
Я горланил, Я и стих,
и спасался, и спасал.
Хоть филёр Мой весь Мой стих
в свой без запятых списал.
Я отряс безликость клик
и расчёт по номерам,
одинокий странник Григ -
в путь по эрам и мирам.
2008
ШАХМАТНАЯ ПЕСЕНКА
Не дай мне Бог сойти с ума.
Уж лучше посох и сума...
Александр Пушкин
И пусть я псих,
А кто не псих?
А вы – не псих?
Александр Галич
Я давно сошёл с ума.
Мне действительность сама
выдала пакент на это,
вон и посох и сума!
Но хоть посох и суют,
чтоб забросил свой уют,
в этой партии весёлой
нищете не подают.
Я хожу – и раз, и два!
И уже дышу едва.
Только в игрищах кошмарных
Я не сделал и е-два!
Власть Моя как есть снята.
Спорить с этой – суета.
Демократия сегодня,
сиречь партия не та!
И свидетели следят,
тихо спорят и галдят,
даже в рифму докладают
и на партию глядят.
Рота хитрецов и док –
ты видок и он видок!
Каждое Моё словечко
в этой партии вещдок!
– Вам, гроссмейстер, вышел мат!
Можно в гроб иль в каземат –
по желанию клиента
чем хотите подкузьмят!
– Ты не вой, не плачь, жена! –
Наша свечка зажжена!
И забавным русским слогом
даже песня сложена!
Скоро всё, Мой верный друг,
переменится вокруг!
И расклад иной партейный
нас порадовает вдруг.
На боку Я полежу –
поиграю, погляжу –
и на приговор игривый,
может быть, и положу.
2005
ПЕСЕНКА ДЕЦЕНТРАЛИЗОВАННОГО
Так по причинным и по скулам
Моим катит билетных воз.
И кажет гыкла-фельдпаскуда
копыто левое и хвост
("Песенка о жёлтых билетах")
Как у наших у ворот
свинья борова ...
А чего она ...
То, что в партию не йдёт.
(Народный фольклор)
В городе бесчинствовали собаки,
А люди, наверно, тихо размножались.
Андрей Платонов, «Сокровенный человек»
Нравственность здешних жителей
прославлена отчасти с худой стороны.
Н.М.Карамзин, «Письма русского путешественника»
Нету у Бога удачи для нас,
как не обидеться?!
Не было радости, нет и сейчас.
И не предвидится.
Чешут и чешут за Мною вдогон
пакости многие.
В темени тошной лишь плесень кругом –
твари двуногие.
Так и скажу, от себя отделя
всех их и каждого:
мерзки тела их и мерзки дела.
Так-то вот, граждане!
Гадят на землю и в небо плюют,
семьями дружатся.
Ложью питаются, ложью блюют,
ложью и тужатся.
И о красе их сдержаться не мог,
брезгуя слухами:
тот косорыл, а другой колченог,
все – вислоухие.
Ну и насчёт, значит, подвигов, дам
сопровождающих...
В общем, инфляция органов там
деторождающих.
Все оголтелой любовью сильны,
племя блюдущие:
лезут с них дщери и лезут сыны.
Ох, и плодущие!
Только нещадно туда и сюда
зыркают стражами.
Как бы дождаться над ними суда
самого страшного!
Чтоб за веселье со всех Моих бед,
братие с дамами,
кол вам осиновый в грудь и хребет,
детки Адамовы!
Пусть бы задаром и сеять и жать
с думами чистыми,
лишь бы в могиле живым не лежать,
партией числимой.
Что бы вы там ни шипели вдогон,
будет по-Моему!
С глаз бы долой да из сердца бы вон
яму помойную.
СЛЕЗЛИВАЯ ПЕСЕНКА
Пригонит нужа
и к поганой луже.
(Старинная поговорка)
Я в пух и прах прожился,
себя поиздержал:
от бед не отбожился
и слёз не убежал.
И Я стучался в двери,
когда гнала гроза.
– Москва слезам не верит! –
Мне скалились в глаза.
Для веры с жару-с пылу
у правильных трудяг
всегда при них всё было –
и крестик на грудях!
С обид не удавился
и не слетел Я с ног –
лишь искренно дивился:
а Я бы так не смог...
И я по эти кучам
слезу пустил рекой,
хоть вовсе не окучен
на пажити такой.
Я на помин с лезгинкой
что мир Мне распушил –
пречистою слезинкой
из омутов души.
И весь Я источился
от слёзных тех морей,
чуток ожесточился
с бесслезности Моей.
«Что слёзок не осталось,
не верим, хоть колдуй!» –
рекли маститый старец
и юный обалдуй.
И кто речей не мерит
сказал, как пьяный спич:
«Москва слезам не верит!»
(хоть вовсе не москвич).
– Ты, лыцарь-непоседа,
сыми кинжал и плащ
и повтори-поведай,
чего там? И поплачь.
И со свербеньем в чреслах
и с прочим до лампочки,
сидят в курульных креслах
саврасы без узды.
И порешив натужно,
с устатку, как со сна,
желают Мне по службе,
а вовсе не со зла:
в пустыню Мне податься,
«Москву» не забывать,
акридами питаться
и вслух не запевать!
Для тех, кому лишь лозунг
и с мордой удила,
такие с моих слёзок
весёлые дела!
Ветрюга жуткий веет,
свирепостью томим –
Москва слезам не верит.
А Я всё верю им,
чтоб очи неленивы
в сердцах огонь зажгли
и светлых судеб нивы
безгрешные взошли.
2007
ВТОРОЙ ПОДВИГ ГЕРАКЛА
(Современная буколика)
За то, что эклога Моя не погибла
и нет в ней ни зла, ни ползла,
сопя многоглаво, Лернейская гидра
на Лиру Мою наползла.
И в личность Мне пышет отвратно-ехидно,
и подогревает с боков
лихое отродье Тифона с Ехидной –
нагрузка от мамы богов.
По морю триеру швыряет та качка,
и палуба вся ходуном.
Что ни голова – то стукач, то стукачка,
и лезут ко Мне кверху дном!
Вовсю молодца обдыша и облая,
вгоняют Меня во грехи.
А Я всё тружуся и без Иолая,
всем мифам своим вопреки!
Примолк деликатно Дельфийский оракул.
Не дышит и лавровый лист.
Но Я ж... это самое... вроде Геракл –
по нечисти специалист...
Я пьяный от смрада уже, а обиды
трясу будто блох из ушей!
Но лишь веселятся с Меня Аониды
и жалобы гонят взашей.
Заместо тревог Моих всех упразднений
навешали Мне киселей:
«Ништо тебе, малый, – с таких упражнений
да с боли споёшь веселей!
В гармонь не сбирай ты свой лоб толоконный,
пытая планиду свою...»
– Ну что ж, вам, глазастым, видней с Геликона:
коль не надорвусь, то спою!
Да песенкой выгребу бодро за мели –
уж Я выгребать заводной.
И мышцы как гусли заныли-запели,
и с ними ослоп заодно.
28.04.2007
________________________________
Буколика (греч. bukolikos – пастушеский) –
поэтический жанр античной поэзии,
описывающий прелести скромной и естественной жизни
на лоне природы вне связи с социальными противоречиями.
ПЕСНЯ О ЧЁРНОЙ ЧЕЛОВЕЧИХЕ
О, если бы Ты, Боже, поразил нечестивого!
Удалитесь от меня, кровожадные!
Псалом 138:19
Не разуфся с сапогами на постелю не ложица.
Инструкция Петра Первого ночующим в Петергофе
Вами, сердечная змейка бытийная,
лестницу в небо совью.
Денно и нощно чертовка партийная
кажет Мне мерзость свою.
Чтоб не гремел ей картонными латами –
мол, устыдиться пора! –
жизнь утащила смердящими лапами,
крикнув: «Держите ворá!»
Высунув жала, ехидна с горгонами
предупреждает Мой след,
рвами глубокими, злыми кордонами
застит Мне весь белый свет.
Чуть заспиваю негромко – бля, вот она! -
Скалится с тысячью пут
и клеветою, как пьяной блевотою,
кажет Мне каторжный путь.
С зельем губительным бесом отправлена -
хоть язычок иступи! –
чтобы все кладези были отравлены
песне, куда ни ступи!
С Богом скандалит за место Мне лобное
насмерть, а не на живот!
Кто ей поверит душою беззлобною –
дня даже не доживёт!
Сбила с катушек судьбину болезную,
выбив в ней сполох огня.
– В общем, содеяли дело полезное,
Вы уж простите Меня!
Ране тащившийся поступью шаткою,
вновь норовя на круги,
шудра безропотный, вышел Я в кшатрии
с Вашей нелёгкой руки!
В жертву огню тому жестом решающим
Вас Я, таких заводных,
песней Моею – мечом сокрушающим!
(Равно и Ваших родных.)
Пнувши судьбу, поклонился Я случаю –
и не упал в ковыли!
Всё, что ни деется – всё это к лучшему,
только башкой шевели!
СЕРЕНАДА ALMA MATER
Здесь хвороба Мне навилась,
ловкая беда.
Здесь я сдался ей на милость –
разом на года.
Как пустынные верблюды
шли года за Мной.
Здесь Моей купили блюдо
голове сумной.
Чтоб на рай навроде ада
песню променял,
Ироду Иродиада
спела про Меня –
да менялы против сирот
были б здоровы!
И кивал чревастый Ирод
на три стороны.
Здесь потребностию хлеба
веселя народ,
и Бориса Я и Глеба
вспомнил в свой черёд,
как Я крест взвалил поэтов,
благо горб сойдёт.
То ли город Мой не этот,
то ли Корб не тот.
Под смешок и под доносец
ушагав на крест,
здесь Егор Победоносец
умер и воскрес.
_____________________________________________
Серенада (лат. sera (hora) – поздний (час)) – в поэзии трубадуров –
песня в честь дамы (обычно – любовный призыв),
исполнявшаяся под музыку вечером или ночью у неё под окнами.
ПЕСНЯ ИНВАЛИДА ЛИЧНОЙ И ОБЩЕСТВЕННОЙ ЖИЗНИ
Однажды сыпал дождик дважды
и камень на косу нашёл.
И прощелыга с рожей важной
за благородного сошёл.
Кто не поверил – я поверил,
я только так и буду жить:
жену прохожему доверил
часок-другой посторожить.
И, как в ломбарде, этой стражей
сбережена супруги честь:
всё сдал по описи страж ражий.
Но пыл её ко мне исчез.
Ну надо же, какая жалость! –
Я ж весь как штык и сердце жмёт.
Она ж без пылу и без жару
мой хлеб немилосердно жрёт.
Однажды сыпал дождик дважды,
по капле лил и хором шёл.
И мне сказал партиец важный,
что много есть нехорошо.
– Враг политичный не разгромлен,
а ты всё норовишь в объезд!
Народ, ети его, не кормлен –
и только зыркает окрест.
У нас на голоса рыдают,
с трибун там всяческих галдят,
что всею партией страдают
за тех, кто много не едят!
Хоть моя баба и в «шанели»,
я так народом дорожу,
что ажно в Рио-де-Жанейро
про дороженье доложу.
Покуда я тебя не донял,
ты сытой рожей не свети.
Народ не кормлен, ты не доен –
попробуй с глузду не слети!»
Взорлил он ввысь – и так с налёту
на шею грянул с небеси:
«Ты всю еду отдай народу
и золотой запас неси!»
– Я на тебя, – сказал, – надеюсь –
не виги мы, не тори те.
Партиец был пудов на десять,
сейчас видать: авторитет!
Кто не поверил – я поверил.
Я бросил есть и по сту пил.
Кошель свой распахнул, как двери.
И в партию я поступил.
И, не боясь пропасть без тылу,
довесок грузный доложил:
ещё супружницу без пылу
народу тоже предложил.
И на трибуну я без броду
и пятернёй трибуну сгрёб!
Но заработал у народа
я только имя долбодятел.
Однажды сыпал дождик дважды –
и в день недельный и в любой.
А я теперь не всякий каждый:
я пострадавший за любовь!
2007
ЗАСТОЛЬНЫЙ ЭТЮД
Дешёвка под законника канает.
Лагерный фольклор
Доносчику первый кнут.
Старинное правило
Наилучше к сему однако пока шуточно
относиться; но окропил себя святою водой
от врага и соглядатая...
Лесков, «Соборяне»
Явился стих средь думушек порочных,
и на чело понабежала тень...
Филёр Дантесов ради сверхурочных
во внеурочный подрядился день.
Прибрёл с утра, не глядя на погоду,–
он приумножил трудный капитал:
ведь Я его намедни на полгода
как злопыхатель взял и – напитал!
Издалека Мне показал задаток
и об меня остроту иступил.
И предложил по стопочке за дату –
три года как на службу поступил!
Филёр Дантесов глаз пытливый целит
довольно так – чай, сыт не на пятак!
Хоть между делом он Меня и ценит:
и за стишки, и вообще... за так.
Все Мои бедки – Мне же и забавки,
это ему они как в глотке кость!
Филёр Дантесов испросил добавки
за них – наверно, как почётный гость.
Заглохли песни да и чувства скисли –
хранитель-ангел кукиш показал.
Филёр Дантесов Мне о жизни смысле
в который раз душевно рассказал.
И день престольный – тоже дар ловитве, –
он пред начальством мысль сию развил.
Филёр Дантесов в церкви на молитве
за-ради «дела» лоб себе разбил.
Я под крестом истошно холодею,
Мне б покрасивше голову сложить!
Филёр Дантесов только за идею
через газету обещал служить.
...От стука лап у выжлеца-легавой
аж ненароком челюсти свело!
Филёр Дантесов, бойкий раб лукавый,
на Сына Божья навострил стило.
Моей гордыне пакостная плюха
И на порфире грязная сума,
мартын дантесов, крашеная шлюха, -
Моя проказа сердца и ума.
2004
ЛИРИЧЕСКАЯ-МАТЕМАТИЧЕСКАЯ
ПЕСЕНКА
Показав народу фиксы,
щерясь ширше всех морей,
виснут игреки и иксы
на хребтинушке Моей.
Как Меня они стегают,–
сбить возможно и слона! –
и с клыков у них стекает
ядовитая слюна.
Суечусь Я с ними тоже,
замурованный во тьму,
будто загнанный злым дожем
в Венецейскую тюрьму.
Без дверей Я тут и окон
на цепи в чумном углу
всё ищу пытливым оком
их кощееву иглу.
В ад проворно водворили,
дверь, сказали, притворят.
Много иксы натворили.
Ещё больше натворят.
Уповающий на Бога,
мир молчит, как хладный труп.
И пришибленных два йога
тихо мочатся Мне в суп.
Зрю на игрекову бурость –
бессловесный, аки тля...
Но не зря вся Моя дурость,
а всеобщей пользы для.
В бездну с иксами сползая
под истошный Божий кикс,
человечество спасаю
от людей на букву икс.
По раздумии премногом, –
жизни ведь и Я учусь!
За грехи Мои пред Богом
игреками расплачусь.
Злую долю догадаюсь
выслать к Богу, как гонца,
и с лихвою оправдаюсь,
претерпевый до конца.
2001
ПЕСЕНКА О СОЮЗЕ МЕЧА И ОРАЛА
Охота пуще неволи
Народная мудрость
Забившись в тихий уголок,
издавши злой смешок,
филёрчик думку уволок
и заодно стишок.
Не покупал, не наменял,
в капканчик заманя.
И всё у бедного Меня,
и всё-то у Меня.
Узреть Меня легко мечтал
не житом, а жнивьём.
И сьел попутно хомячка
без соли и живьём.
Кайлом нетяжким наорал
с Моих сибирских руд
своеобразный гонорар
за свой за скорбный труд.
Но сей потехе токмо час,
а время всё делам!
И служба снова понеслась,
зажавши удила!
И устремив вперёд рога
и творческий задор,
предал анафеме врага
за это и за то.
В Моих пороках уверял
в пастельных всё тонах.
В писучем раже у вора
аж припекло в штанах!
Взопрел, как будто бы в забой
сходил, надев венок,
вельми доволен сам собой,
тщедушен, кривоног!
И улыбнуться довелось,
не расплескав тишок:
и донесенье удалось,
и свистнутый стишок!
Послушав сей свободный глас
и зачитав с листа,
филёру вылизали враз
укромные места!
Местами и завоевал!
По вкусу и знаком!
Такие вот хозяева
с собачьим языком!
И без леготы им не в мочь:
подставить и лизнуть,
чтоб в ясен день и в темну ночь –
ни охнуть, ни вздохнуть!
Осенняя песенка
(антимарксистская утопия)
Не пожалею жертвы любой,
чтобы на стрежне на струге –
солнышко, ветер, песни, любовь!
И ни одной центрюги!
Нету отныне бесов тщеты,
вышибли их все трюки –
ни клеветы, ни нищеты,
раз ни одной центрюги!
Шельмам уже ни туда, ни сюда,
выкручены им руки.
Братья и сестры все навсегда,
раз ни одной центрюги.
Воля, свобода, радужный свет!
Жизнь и Бессмертие – други!
Смерти ни в Нас, ни в окрестностях нет,
раз ни одной центрюги!
Нынче проказе бечь за моря.
Вымыты прочим руки.
Даже починена лира Моя,
раз ни одной центрюги!
2009
БАКЛУШИ И ГРУШИ
ЛИРИЧЕСКАЯ-НЕВРОТИЧЕСКАЯ ПЕСЕНКА
На власть
покласть
с прибором
хором –
то в масть
и всласть
здоровым,
хворым!
Брюнет,
корнет
и рыжий
с грыжей,
тромбон,
кларнет,
они же,
мы же:
Кузьма, Корей,
кацап и жид –
бежат скорей,
чтоб положить.
В грязи
грози
порочно
срочно –
на власть
покласть
заочно,
очно;
в мощах
во щах,
нетрезво,
резво,
за бакс,
за так-с
(тойсь безво-
змездно!)
И даже мразь –
туда же в масть:
порочут власть
и хочут класть.
Власть ждёт-
пождёт
и рожу
ёжит:
придут,
найдут –
положут,
может...
Кричит-
рычит
серьёзно-
грозно,
дрожит,
блажит
скабрезно-
слезно:
«Я – вот она!
(...намотана.)
Иди клади
и уходи!»
...А как придём
и подойдём,
то всё кладём
и всё кладём.
СЕ ЛЯ ВИ
Мне не спится, не лежится
в лоне дома отчего.
Очень тянет полечиться -
не понять лишь, от чего.
Что ж, возьму и полечуся,
с Эскулаповых даров,
и, быть может, получуся
удивительно здоров.
Прочь сольётся-разольётся
простатит и гепатит,
и ужасно разовьётся
очень зверский аппетит.
Я покушаю в столовой,
попрошу и пития
и пойду себе здоровый
по ухабам бытия.
От севрюжины без хрена
твёрдый, будто баобаб,
налечу тогда без крена
я на всех замужних баб!
Бодрый, сытый и подпитый,
будто поднятый в ружьё,
буду гордый и подбитый
от бабьёв и их мужьёв.
Но пошарю по сусекам –
тот, кто ищет, тот найдёт! –
и горбатая соседка
за красавицу сойдёт.
При поганой сей заплате
и в бюджете выйдет толк:
мне сосед-алкаш заплатит
за его супружний долг.
А потом с раздумий грустных
мне и летом будет снег.
А в семье соседей гнусных
зазвенит весёлый смех.
Вот что может приключиться
в лоне дома отчего,
коль потянет полечиться
неизвестно от чего.
ОТВЕТ НА ВОПРОС КОЛЛЕГИ, ЧТО АВТОР СЕЙЧАС ПИШЕТ,
КАКОВО ЕМУ МЕДИТИРУЕТСЯ
Я покуда не пишу,
только собираюсь:
рукоблудьем не грешу –
только собираюсь!
Медитация Моя,
для Души навару:
чтоб горилки до оптимального количества
да ещё б напару!
После первой не тянуть –
метко да нередко!
И в обнимочку заснуть –
хоть и с табуреткой!
Чтоб покой и непокой
Душу Нам не рвали,
с медитации такой
кажный день в нирване!
2009
ТОЖЕ ХОТЕНИЕ
Хочу быть дерзким, хочу быть смелым,
из сочных гроздий венки свивать.
Хочу упиться роскошным телом,
хочу одежды с тебя срывать!..
Пусть будет завтра и мрак, и холод,
сегодня сердце отдам лучу…
Бальмонт
Пора заняться привычным делом:
Подайте водки, душ и кровать! –
Не лезь мне в душу роскошным телом,
Ведь в потолок я хочу плевать!
Хочу я страстно, хочу я круто
Сдать мрак и холод и мчать на юг,
От ревматизьму стать разогнутым
И чтоб родне всей пришёл каюк!
Тогда я буду один наследник,
На рысаках я сам покачу –
В рай первый номер и в ад последний!
Тогда и тела я захочу!
2010
МОЯ БАРКОВЩИНА
ВТОРАЯ МОЛОДОСТЬ
Кровь дурная закипела
снова в теле по весне!
Обольстительные девы
уж бесчестили во сне!..
По ночам кошачьи свадьбы,
вой утробный в тишине.
...Завалященькую деву бы! –
дерзко думается мне!
Ох, и люто плоть поджала,
мне в лицо плеснув хмельком!
Моментально одеяло
вверх вздымает, как штыком!
Стал-быть, я ещё не старый! –
лишь заслышу сап детей –
я, дыша натужно, шарю
по супружнице своей.
Съев с утра таблеток груды,
на неё уставил взгляд –
а у ей на брюхе груди
приговором мне висят!
Челюсть у меня отвисла,
обнажив зубную брешь,
настроенье сразу скисло,
и вспотела с горя плешь.
Я, сдержавши приступ вою,
всю наличность подсчитал,
прихватил с собой на волю
весь семейный капитал!
Вновь для подвигов проснулся,
для негордых и не плох!
В кой-то век ополоснулся,
распугав на время блох.
Секса техника – отрада,
не по книжкам разучил!
И три раза то что надо,
я по блату залечил!
И встречает, как родного,
в вендиспансере сестра.
Ох, знать, скоро в гости снова
собираться к ней пора!
Вмиг сердечко застучало
в такт прохожим каблучкам!
Эх, хватило б капиталу! –
всё отдам, до пятачка!
Средство верное, я знаю! –
чай, не вьюнош я давно!
Скажет каждая вторая,
что без грóшей ты – никто!
И гусарские замашки
вмиг попёрли из меня,
приласкайте, Таньки, Машки,
чтоб не взвидеть бела дня!
Но когда в очередной раз
покупал свой идеал,
пятаки вопили в голос:
«Нас на бабу променял!»
Ох, те страсти подсушили:
высох, как опавший лист!
Снова девы удружили,
даром, что специалист!
Вновь судьба собачий праздник
мне поставила на вид:
снова водорослей разных
намотал себе на винт...
Вместо личности Фортуны –
женин дряблый зад мне вновь...
И застыли страсти слюни,
не бурлит дурная кровь...
Уколи, сестра, уколом
жертву алчущей крови!
Я к тебе – немым укором
всековарнейшей любви.
1984
СВЯТЕЙШИЙ АНАБАЗИС
В Ватикане прошёл мелкий дождичек.
Римский Папа пошёл по грибы.
Народная песня
В Ватикане прошёл мелкий дождичек.
Римский Папа пошёл по грибы,
позабыл и корзинку, и ножичек,
а питьё прихватить не забыл -
чтобы зельем сиим вельзевуловым
на природе ошпарить нутро,
вдарить по воздержанью загулом бы
и расхристанно рухнуть под трон.
Папа был по натуре не мнителен,
и, решив что, не пятился вспять.
Кардиналовы ж осведомители
побежали к начальству опять.
Доложили с ухмылкою наглою:
"Сам-то нынче опять задурит:
вновь объявит себя падшим ангелом
и безгрешниц подать повелит,
от томления бесчеловечного
всех чтоб ослобонить, как одну,
и посеять разумное вечное,
распахав, помолясь, целину".
Стон разнёсся аж до Капитолия:
"Где ж безгрешниц набраться теперь –
первый раз по грибы ходит что ли он?!
Прям какой-то не Папа, а зверь!
Даст заданье, того и не ведая:
это выше и дявольских сил!
Бей по нам уж содомскими бедами,
коль безгрешный поход огласил!
Остаётся одно нам: надеяться
и поклоны земные впрок класть
вдруг подлец и не станет кобениться
и на грешниц согласие дасть!"
Весь конклав, как изжогою мается
и гарцует, гадая: как быть,
коль святейший грибник им наладится
неистомную силу избыть?!
1987
В АЛЬБОM УЕЗДНОЙ БАРЫШНИ
Романс поручика Ржевского
Я мадригал Вам сей пишу,
мадонна белорукая...
С душистых ручек чуть дышу
и от восторгу хрюкаю!
У Ваших милых ног урчу,
мадонна белоногая...
Их показать гостям хочу,
Вас за коленки трогая.
И носом, пьяный лиходей,
мадонна белогрудая,
у Вас промеж литых грудей
без устали орудую.
Вам явно тесен Ваш корсет,
мадонна белобокая...
Но Мне теснее пошлый свет
с моралью-балаболкою.
Пославши ханжеский режим,
мадонна белошейная,
Я оказать себя решил
с проказливою шельмою!
Но на тузе козырном крап,
мадонна белозадая:
как враг народа сник Приап
и на себя досадует!
Не надобно пустых обид,
мадонна белозубая –
он не всегда лежал убит.
(Простите шутку грубую!)
Раз, осовевши от жары,
пленившись бойкой грацией,
им в «карамболь» гонял шары,
тыщ сто взяв ассигнацией.
Да и в двенадцатом году
он в битвах слыл заводчиком,
перешибая на ходу
Мюратовых молодчиков!
Казацкой пикой – не согнуть! –
гонял мусьёв без отдыху!
А как он лёг (передохнуть),
тут мы Москву и отдали...
Небось слыхали Вы про нас
с Денисом-то Давыдовым!
Да и потом, простите, баб-с
он, знаете ли, видывал!
Коню несытому фураж
так не кладут немеренно!
Ну а сейчас хоть есть кураж,
да конь хужее мерина...
Кобыл и баб нам не (смешить),
в альковах не испытывать.
Одно теперь: вино хлебать
и молодёжь воспитывать...
Амурит пусть гусынь гусак.
Отринем жизнь порочную!
Поручик Ржевский, лейб-гусар...
С любовию и прочее.
2002
Автор шаржа Андрей Дейнис
ГОРЕСТНАЯ ОДА СУПРУЖЕСКОМУ ДОЛГУ
Любовь – не вздохи на скамейке...
Степан Щипачёв
За отсыревший свой запал
не зная горюшка,
я на супруге засыпал
до самой зорюшки.
Забыл я, в яму сна влеком,
своё бесправие.
Но, в печень двинут кулаком,
воспрянул к яви я.
Мой признак больно теребя
перстами ватными,
ты предложила мне себя
словами матными.
Я взял, зубами их крутя,
мотая мордою,
твои тоскливые грудя,
как шнур бикфордовый.
Твой опостылевший каприз,
как голубь, склёвывал.
Тянул их вверх, тянул их вниз
и на пол сплёвывал.
Пытаясь всё в тебя забить,
как шнур в галошу, я
решал: когда тебя убить
за всё хорошее!
Мычал от горя, как чумной -
до обалдения.
Ты ж хохотала подо мной,
как привидение.
Зевнула: бюсты не тяни,
зазря губимые!
Давай стишок, поэт, гони
ты про любимую.
Тебя назвавши за глаза
позорной сукою,
«Твои глаза, как тормоза!» –
провыл я с мукою.
И состоянье утая,
на диво, рвотное,
добавил: «Музыка Моя,
слова народные».
От этих музык вял и снул,
как пень, шалеючи,
я на тебе опять заснул,
себя жалеючи.
Живописую бытиё
стихами дохлыми.
Такая вот, ети её,
любовь со вздохами!
2002
ЕЩЁ РАЗ ПРО ЛЮБОВЬ
Люблю Я баб в начале мая,
когда за зиму нарублю,
наодолжу, наотнимаю
по грошику и по рублю,
по пятаку и по копейке –
любовь ко Мне опять в цене! –
Она ж не «вздохи на скамейке»
и не «прогулки при луне»!
Люблю Я баб в начале мая
от маковок по этих пор,
когда Я всё с себя снимаю,
оставив головной убор.
Поёт душа в начале мая,
во всех местах она поёт
и всё во Мне приподнимает
в сей предоплаченный полёт.
Собравши дум шальное стадо,
Я завещанье написал
на одоленье супостата
подъявши меч свой к небесам!
И в тайный грот коня Я правлю,
подобен Божьему гонцу,
готовый к славе и бесславью
и даже к брачному венцу!
Но вот уж нет ни баб, ни мая.
Сошла наличность по рублю,
а Я, дурак, не понимаю
и всё, как проклятый, люблю!
И в октябре, напялив ватник,
когда последний лист падёт,
Я всё люблю, эротов ратник,
что только в руки попадёт.
Ну а потом душе и телу,
коль не продать и не купить,
воскреснуть для святого дела:
до мая денежку копить.
2003
ЛИРИЧЕСКИЙ ДИВЕРТИСМЕНТ
(Из литературного наследия поручика Ржевского)
Виолетта для минета
стала на коленки.
Но мой разум всё ж не сразу
вылетел в трубу:
«Уж кусала! Для гусара
стань на четвереньки.
А минеты мы, поэты,
видели в гробу!»
Но фемина с томной миной
долго мне нудила:
«Эта гадость что за радость
для приличных дам,
безупречных, человечных?!
А тебе, чудила,
чуду-юду, девой буду:
сдохну, а не дам!»
Я ж за зверство-изуверство
над своей любовью
снёс девчонке две ручонки,
пару задних ног.
И в тетрадку (для порядку)
записал я с болью:
«Без вниманья, пониманья
как я одинок!..»
2004
ЛИРИЧЕСКАЯ-ШОВИНИСТИЧЕСКАЯ ПЕСЕНКА
(Басня из литературного наследия
поручика Ржевского)
Наш Ерёма до Парижу
дошагал с большою грыжей
и явил всему Парижу
эти грыжные дела!
Хоть как воин был не моден
и в атаки был не годен,
но таскал её как орден,
он в чём мама родила!
И на орден этот самый
загляделась одна дама,
посоветовалась с мамой
и, восторг не в силах снесть
(хоть была любима много),
счас потребовала строго
обстоятельно потрогать
тую грыжу, всю как есть!
Не сказался недотрогой
наш герой с моралью строгой:
«Подходи, кума, и трогай
диво сколько хватит сил!»
Но, подёргав драный ус свой,
разговоров про искусство
и возвышенные чувства
с оной дамы запросил.
Любознанием гонима,
любострастием палима,
всех искусств и чувствий мимо,
басурманских бесов мать,
затряся копною рыжей,
на виду всего Парижу
взявши грамотно за грыжу,
стала с полу подымать!
А Ерёма, парень бравый,
упоённый грыжной славой,
и налево и направо
лишь очами поводил:
«Подходи, народ нерусский!
Не ругайся и не уськай,
вмест лягушечьей закуски
лицезрей красу мою.
Дама крепко упиралась,
материлась и старалась
оторвать хотя бы малость!
– Сдюжу ношу ту аль нет?!
Но с натуги этой тонкой
вдруг полопались тесёмки
и, сражён такой поломкой,
рухнул дамин туалет!
Сей пейзаж не для детсада,
а маркиза для де Сада!
Оказалась с голым задом
и с таким же передом!
Прикрывала грудь ладошкой
(и всё прочее немножко)
И визжала, словно кошка!
Вот такой пирамидон.
_________
Мораль:
Только наше племя выйдет
в эмпиреях и в аиде
без штанов и не в обиде
на виду, как поплавок!
Кавалерия-пехота!
Мне сказать людям охота:
«Что французинкам сухота –
русакам один плевок!»
2005
ЖЕНИТЬБА – ХОРОШО, А ВЫЖИТЬ - ЛУЧШЕ
Граждане, прекрасная погода!
Граждане, а у меня жена!
А у ней весёлая порода,
и она со многими жила.
Многие у ней пожар тушили,
ведая, где зад и где перёд...
Многие с ней жили – не тужили,
жили с нею вдоль и поперёк!
Ейный вид округу ублажает,
мне же дуля от её красы!
Но её начальство уважает –
даже в нерабочие часы.
У неё все груди лезут через,
и намедни снова запила.
У меня ж – искусственная челюсть
и на днях эрекция была.
Всё у скверной бабы не по-русски,
чую грыжу, тварь, мне наживёт.
Ну и, к увлеченьям всем в нагрузку,
кажный день с вибратором живёт.
Со своих достатков пью лишь гадость,
с них и вою, как тамбовский волк.
Услыхала, так перепугалась,
что скостила мой супружний долг.
Я вчера либерализьм оставил,
чтоб любовь получше задалась,
и печать ей брачную поставил –
с правой аккурат под левый глаз.
И сказал душевно ей: «Иди ты...»
И сегодня в нашенский уют
от неё явились три бандита –
говорят, что, может быть, убьют.
Что придумать с этою паскудой,
чтоб не быть со мною, червяком,
ей до смерти общею посудой,
ну а мне разбитым черпаком?
Рассуждаю вслух, а не порочу.
Всяк про моё счастье известись!
Вот сижу и голову курочу:
может, надо просто развестись?
2007
ЖЕСТОКОЕ ТАНГО
Мы любились под солнцем южным,
и дымилась под нами земля!
Запалились напару дружно -
очень дружно (чай, не семья!)!
Ну а после, весь распалённый,
и не прямо, а наискосок,
сунул орган я раскалённый
в раскалённый с любви песок!
Изобилье ума, как горе:
не случился жара уток.
И пошёл я и сунул в море,
полегчало чтобы чуток!
Закачалось оно, как спьяну,
разорвало своё кольцо
и раздулось до окияна
и полило со всех концов.
И вскипело, и зашипело,
закраснелось, как сваренный рак,
вопросивши меня несмело,
деликатно: «Ты что, дурак?»
И залилось собачьим гавом:
«Пусть задаром, не за рубли,
возвернутся в родную гавань,
в порт приписки все корабли!»
Взор его стал трагично-жуток:
«Ты возьми-ка плоть в оборот!
Пусть не гибнут с таковских шуток
мегаполисы и народ!,,»
И заплакало дюже жалко,
слёзы лились ну как вода:
«Ты начальству всади под жабры
или… это… ещё куда!
И снимай знай навар с казана,
коли ЭТИМ и ТО нажал!
в общем, делай, как я сказало:
жарь начальство, его не жаль!»
И поднял я любови жало,
как кистень оный тать в нощи!
Да начальство с казной сбежало –
хоть с овчаркой ищи-свищи!
Оглядел я и высь и дали,
потянулся – и, как дикобраз,
я любимую по лбу вдарил
ЭТИМ САМЫМ, чтоб сразу враз!
Враз родная с копыт слетела
и зарылась в песок лицом.
И себе я за это дело
стался чуть ли не подлецом!
Ну а после мне стало тяжко,
лишь осталось рот разевать:
ни с размаху и ни с оттяжкой
больше некуда мне совать!
Но найду, обивая ноги,
цель и средствие! А пока
всё хожу я весь одинокий,
разгоняю ИМ облака…
СКАЗОЧКИ И ШУТОЧКИ
Автор коллажа Андрей Дейнис
ЧЕТЫРЕ БОГАТЫРЯ
Лениво едут по равнине Руси великой сыновья:
Илейка Муромский, Добрыня, Лексей, попов сынок – и Я!
Я, до того, как стать в их строе, перстом всё тыкал в псалтыри,
но князь Владимир Мя пристроил по блату к ним в богатыри!
Но с ворогом бьюсь только в грёзах чрез немощь подлую Мою.
Всё большей частию в обозах харчи дружков тайком жую.
...Илья вперёд суровым оком взирает, крутит головой,
хоть перепил вчера жестоко и счас с похмелья чуть живой!
Вчера с Тугарином гудели – ох, знать попутал сатана! –
с утра, как в гриднице засели, так и не встали дотемна!
Поганый тоже был в заводе, всё разевал поширше пасть!
Но перепили мы отродье и наваляли ему всласть.
Лупили зло, но аккуратно – не прицепиться ни к чему!
Алёша мечиком булатным поковырял в пупке ему.
Илейка, колыхая брюхом, хазарский выкушав бокал,
заехал гостю в оба уха и по чешуйчатым бокам!
Хватил и в лоб, на всякий случай, потом ногой загнал под стол –
мол, там змеюке будет лучше! – и заревел на весь Подол.
Потом заморские закуски пошли швырять во все концы.
Потом признались людям русским, что мы – ромеи-подлецы!
Опустошивши пять бочонков, до вин царьградских добрались.
Из-за Рогнеды, княжьей жёнки, потом при князе подрались!
Её раздели во мгновенье, закутав в винный запашок.
Илья в последнем вдохновеньи сожрал сафьянный сапожок!
Сам князь бочком всё к стенке жался и от позору весь зачах.
Добрыня скверно выражался – всё о Рогнединых мощах!
Наслал дружинников правитель, скрутили – даже не вздохнуть!
И сволокли нас в вытрезвитель, в поруб то есть, – охолонуть.
Наутро выказал князь милость: турнул оттель нас всех гурьбой!
Мы на восход перекрестились и объявили пьянству бой.
...Согнув над летописью выю, скрипя пером, Аз, княжий пёс,
переписал дела срамные – и до потомства их донёс!
1985
ЖЕРТВА НАУКИ, ИЛИ КУПЕЧЕСКИЕ СТРАДАНЬЯ
Я, как есть, именитый купчина,
телом сыт и душою пригож,
на плечах соболя, не овчина,
хоть завистникам то острый нож.
Без ученьев взлетел я высоко,
нагуляв капитал и живот,
землю роя всевидящим оком
так, что зрел на полжизни вперёд.
Дом богатый трещит от достатка,
всё молитвой достиг и постом!
И в обед рюмку пью не с устатку,
осеняясь при этом крестом,
а к тому, соблюсти чтобы званье,
показать, чего деньги дают,
бабе-дуре, детям в назиданье –
хлеб, чай, мой, дармоеды, жуют!
А сегодня в «Славянском базаре»
был осмеян, как выгнан взашей,
там глумились учёные хари
над святой простотою моей.
Стихоплёт, с ним артист и художник,
кажный с них – хуже нету – злодей:
пострашней, чем нарымский острожник,
потому как все не без идей.
Вроде бы и одеты прилично,
но в мозгах сразу виден изъян:
ведь сказали, мерзавцы, публично,
что родился я от обезьян.
По плечищу огрели в азарте:
«Вот от их ты и произошёл,
но прости уж,– сказали,– приятель,
ты от их недалече ушёл.
Мы служители Храма Искусства,
ты ж, как бубен цыганский, пустой.»
У них это от книг да распутства,
хоть я тоже... тово! – не святой.
И нередко люблю тыщи, грешный,
на забаву-любаву швырять
(но тайком от супруги, конешно!)
и актёрок в шампанском купать.
Но за всем этим грамоту знаем –
аз от буки мы всё ж отличим!
В арихметике тож понимаем –
в свою пользу на счётах стучим.
Ну, ей-богу, булатный нож в сердце –
первой гильдии – от обезьян!
Я ж достаток принял не в наследство,
в том от Бога талант, стал-быть, дан!
Покатил я оттель, павши духом,
то есть, значит, поникнув лицом,
взял, заехал извозчику в ухо,
окрестив и его подлецом.
И с цыганами, на Живодёрке,
день проклятый был мною убит.
Но под горькую и под икорку
я вконец озверел от обид.
Вспоминал сатанинскую ересь,
бил цыган смертным боем, злодей,
и мешал я мадеру и херес
со слезою горючей своей.
1985
ПЕСНЯ О НЕРУШИМОМ БЛОКЕ
КОММУНИСТОВ И БЕСПАРТЕЙНЫХ
Пришла курица в партком
и стоит и квохчет:
«Почему меня петух
шибко грубо топчет?
Нет гармоньи промеж нас
на стезе идейной:
я ж сама – партийка вдрызг,
да ён беспартейный!
И ни ночью и ни днём
не даёт покоя,
а берёт всё да берёт
самое дорогое!
И не просто как-то там
лёжа, сидя, боком –
говорит, мол, – как велят:
нерушимым блоком!»
– Но закону вовсе нет, –
вновь она с упрёком, –
чтоб партиек истязать
ентим самым блоком!
Станови скорей вопрос
на голосованье –
чтоб меня употреблял
с уваженьем к званью!
Разрешили сей вопрос
тут же дружным кланом.
И постановление
выдали сверх плану:
«C уважением сполнять
мужниного долгу,
а нето у нас попасть
и в ощип недолго!
Коль захочешь проявить
себя в энтим деле,
заявленье подавай
аж за две недели!»
Ухмыльнулся на сие
этот сукин кочет
и без званиев курей
топчет, как захочет!
Угождает плоти их
с беспримерным знаньем
с уважением к жене
вместе с ейным званьем!
...Я и сам приёмчик тот
в жизнь провесть старался –
да на половой бойкот
сразу ж нарывался,
как бы Я ни приступал
с хитростию новой.
То ли кочет Я не ах,
то ль приём хреновый.
1989
СЕМЕЙНЫЕ РАЗБОРКИ
Ну, Давид на лире брякал,
то есть, стало быть, бренчал.
А Саул лишь громко плакал
и отчаянно кричал:
«Ты прости меня, Саула,
разнесчастный зять Давид!
Не попомни мне, Саулу,
мерзопакостных обид!
За меня на копья брюхом
ты, одетый и нагой.
Я ж тебе и в глаз, и в ухо,
и по заднице ногой!
Ты и филистимских шкурок
государству вдвое сдал,
хоть собой такой окурок –
Голиафу по лбу дал!
Ты камнём вражонка вжик – и
падай, сокiл, вниз главой!
И на жёнок на чужих ты –
всею страстью половой!»
И под говор лиры мерный
растерзал себе он плешь:
«Ах, я злыдень беспримерный –
хошь – зарежь меня, хошь – съешь!
За труды твои поэта –
и не про блудливых дам –
дал бичи тебе за это,
скорпионы... тоже дам!»
И молчал на то Давидка,
взор уставя в землю свой.
И качал на то Давидка
лишь согласно головой.
1996
ПОХИЩЕНИЕ ЕЛЕНЫ СПАРТАНСКОЙ, ИЛИ
СЕМЕЙНЫЕ РАДОСТИ
Вёз Елену Парис
по морям, по волнам,
не теряя запалу любовного.
Думал: «Хошь задерись,
Менелаюшка, там –
за стеною Троянской не больно нам!
Всех бродяг созывай
на Меня – не сержусь:
чай, обучен манерам премного Я.
Наперёд не зевай!
За Тебя ж наслажусь
белогрудой Твоей, белоногою.
Хоть Ты вслед Мне орал,
то ль с копьём то ль с дубьём,
и грозился похабною раною,
Я бы Ленку не крал,
да всё наше бабьё
рядом с вашими – все кошки драные!
Жар любви в них угас,
знай, лишь хлещут вино.
Населения не прибавляется!
Да в округе у нас
амазонок полно,
все лесбийской чумой пробавляются.
Ну а с Ленкой Твоей –
хошь паши, хошь пляши
краткий век детородного времени!
Так что Ты не жалей –
сдай Её от души
для приплоду Дарданова племени.
Скрасит Ленка Мне жизнь –
и другим подскажу:
навестили б Тебя при оказии.
Ты пока не женись,
хоть и нет терпежу.
Если что – жён дружков им показывай.
Ты пиши, Менелай,
всё ж Те дело для рук!
(Свесь на вынос супружнина тела Мне!)
Мою маму не лай –
Я ж Те всё-таки друг!
(Да и дело одно мы все делаем...)
Не послушал дурак,
бестолковый супруг,
будто век с этой дурой не виделся!
Лишь бы повод для драк,
для чесания рук –
Я не крал бы, он тоже обиделся!
Будто звали Его,
прибыл с бандой других!
Сколько ж силы на придурь ухлопано!
Было б из-за чего:
баб сокровище в них
всем единой штамповкой нашлёпано!
Вам, мужьям, угодить –
как пройти по воде!
День и ночь себя искренно мучаю:
как же в гости ходить?!
Хоть пособие где
почитать бы по этому случаю...»
1998
ИСТИННАЯ ИСТОРИЯ О ГОРДИЕВОМ УЗЛЕ
Во Фригии когда-то Гордий жил,
сохой лениво землю ворошил,
о лучшей доле не грустил пока.
Но сел орёл на Гордия быка.
Да, сел орёл на Гордия ярмо,
сказавши тем: мол, жизнь твоя – ничто.
Но этот самый мой сюда залёт
сего ничто вещает поворот.
Смотри мне, Гордий: больше не дури,
бросай соху и полезай в цари –
цари не пашут, а жуют и спят
и о всеобщем счастии вопят.
Фригийский царь же с изобилья дел
сперва жирел, а после похудел;
задумавшись об этом зарыдал;
ещё чуток подумав, дуба дал.
Быть без царя народу стыд и срам.
Насчёт царя люд поволокся в храм.
А тут как раз, на счастие его,
быки везут монарха своего.
– Ну, первый встречный, чуешь ли нутром:
тебе с карачек пересесть на трон,
нас упасти от безначальной тьмы –
чай, люди, а не демократы мы!
«Хрен с вами, люди, – Гордий им сказал.
– Мне и орёл намедни приказал
на шею класть общественный ярём:
стать, стало быть, яти его, царём.
На счастье вам – а хоть и на беду! –
вас к идеалам вечным поведу.
Пущай терниста оная стезя –
хрен с ней, стезёй! – Так больше жить нельзя!
Визжи свиньёю или блей козлом,
но весь народ я завяжу узлом,
чтоб не поразбежался на пути,
чтоб никому от счастья не уйти.
Хоть идеалы сам не разгляжу,
но вас теперь и я не развяжу.
А кто развяжет (вот бы поглядеть!),
такому псу всей Азией владеть!»
И было пользы с этого узла
поменее, чем молока с козла,
не боле кротости в любом осле.
Вот сколько пользы было в том узле.
Визжит свиньёю и козлом народ
и к идеалам, жутко прея, прёт.
А идеалы эти там и сям
всё гузно кажут страждущим людям.
За идеал авансом взявши мзду,
попёрся люд пропащий как в Аид.
И вызволить из этого узла
его не находилося козла.
По царским по разбойным по делам
шатался Александр Филиппыч там,
оттачивал царёво ремесло!
Ну вот к узлу его и занесло.
Сей царь, хоть мудрецов не нанимал,
но тоже в идеалах понимал
и персюков лупил по животам,
подозревая – идеалы там!
Не поздоровавшись, сей узел сгрёб,
сверлил глазами и в затылке скрёб.
И, насмотревшись и осоловев,
взял – рубанул по чьей-то голове.
Как следовает, закусив удил,
тем самым в самый корень угодил:
ведь назиданье вмах по головам –
для идеалов чистый фимиам.
Который люд в узле – заверещал,
пеаны Фебу сладко провещал
и из узла-то, растрясая блох,
просыпался всей кучей, как горох.
Без идеалов люд пока балдел,
всей Азией подлец и овладел,
владел, владел её и заболел,
чуть погодил и вовсе околел.
И так вот из-за этого козла
ни идеалов нету, ни узла.
И Азия совсем уже не та,
коль пенка-то с неё уже снята.
...Кто любопытный, тот не расходись,
а на вторую серию садись:
ещё стишок Я в голос вам зачту
про самую зловредную мечту.
1999
ТЕЗЕЙ, ИЛИ
КАК ЗАДЕЛАТЬСЯ ДРЕВНЕГРЕЧЕСКИМ ГЕРОЕМ
Наставление новобранцам
Обсказать положил,
чуть принявши с получки,
как Я жил-не тужил,
и дожился до ручки.
Сдав дворец, как барак,
навострив злое жало,
Я всю жизнь, как дурак,
брал что плохо лежало.
И кого-то любил,
ободравши «орудье»,
и кого-то там бил
тет-на-тет и на людях.
Крал, тряся тишину,
разодравши коленки,
амазонку в жену
и спартанскую Ленку.
Но без грохота клак,
гекатомб и кадила
выходило никак
(да и худо входило).
Норовя в рай сманить,
проложил через ад Мой
Ариаднину нить,
правда, без Ариадны.
Искры с глаз – Мне лучом,
в масть Аполлову лавру!
Брёл как за калачом
к добряку Минотавру.
И на кой рвал штаны?
И за что Мне потелось?
Всей евонной вины –
парню кушать хотелось!
Чтоб наесться верней,
понарезал печёнок
из афинских парней
и афинских девчонок.
И ко Мне он пристал
пересилить натуру.
Я же кушать не стал,
а прибил его сдуру.
От потуг весь в поту,
улыбаясь несмело,
Ариадну – и ту
скинул сыну Семелы.
Враз забыл бабий вой,
шустро так извернулся,
как вдали Пирифой
пакостно ухмыльнулся.
И смешком, как мешком,
Мне вдогонку додали,
в небе шляясь пешком,
рукоблуды Дедалы.
Незадачливый гей,
заявился без горя,
чтоб свалился Эгей
в пасть Эгейского моря.
Но оно ничего:
так... слегка подивилось –
и сожрало его,
даже не подавилось!
А дружбан Мой заныл,
чтоб в Аид напротырку
лез и Я вслед за ним –
поискать ему бабу.
Спеть его – так растак! –
гекзаметром, верлибром!
На земле сей мастак
не нашёл по калибру!
В прах потомство лилось
прямо как из сифона!
Ну Мне с ним и пришлось
двинуть на Персефону!
В дурость впасть – не пропасть –
лишь присесть на дорожку,
и в Аидову пасть
подаваться сторожко.
Обсказал всё как есть
он Аиду точь в точку:
«Мы с дружком, ваша честь,
за Деметриной дочкой!»
– Очень рад, очень рад!
Вы б шаталися дольше!
Я ваш друг, Я ваш брат!
(И скажу даже больше...)
Вас она заждалась,
словно жатвы колосья.
А чтоб сразу далась –
вы её – за волосья!
Тут вы – в мыле бока –
сразу оба у цели!
Вы присядьте пока...
...Мы пока и присели.
...На кого ж нам пенять,
ждя у моря погоды,
что зады не поднять
нам четыре уж года?..
Вот любовь так любовь,
без любовных каракул!
Выдирай нас любой –
хошь Терсит, хошь Геракл!
Всё любви ждём-пождём...
На Земле ж нам признанье:
и награды дождём
и геройские званья!
Наварил на свой вкус,
обожравшись вареньем...
Но героем зовусь –
аж с удостовереньем!
Всем, кому байки пел –
пониманьем полить их!
Умный, дурень и пень
(сиречь полный политик) –
кто герою друзья –
стройся на перекличку!
В общем, делай, как Я,
за сержантские лычки!
Бей башкою в редут,
а потери все спишут.
И бумагу дадут.
И в герои запишут!
2005
ПЕРВОМАЙСКАЯ ПЕСЕНКА
Жить уже мы лучше стали –
Ваньша, Мойша, Опанас!
И у нас товарищ Сталин –
лучший друг счастливых нас!
Для похмелья выпить гадость,
выжить только с трудодней,
холить горе, мыкать радость –
нам, совецким, так родней!
Стать нам в позе неприглядной –
будто менувет сплясать.
Могем с толком преизрядно
про соседа прописать!
Сделать умственное рыло
иль оставить всё как есть,
Ричардом или Гаврилой,
уж с утра ни встать, ни сесть!
Нам в помёте как в почёте
гоготать или тужить.
Вычеркнут иль на учёте –
до получки не прожить.
С настроеньем в нас парадным
подозрительный в нас смех.
И с мудрёным транспарантом
мы давно мудрее всех!
Рядом долгих поколений,
по минуткам и по дням,
отрастивши по колени,
голосуем – как поднять?!
Вылез с девы-недотроги,
на рожденье взяв талон,
корибантик кривоногий.
А трудился Аполлон.
1987?
КЛЮЧИК К ФОРТУНЕ
Что сидит Фортуна в бабах –
крепко в голову Я вбил:
на стезях тех и ухабах
всё здоровье пролюбил!
В каждом ухе отдавался
стук с вбиения с того:
всякой твари отдавался
для везения свово!
Раз берут – и ещё хочут
и визжат – к жаре, к воде, -
будто так уж им щекочут
кое-чем и кое-где!
Всей своей штрафною будкой
кажной встречной Я махал!
А повышло всё, как будто
пальцем в небо Я макал…
Уж макал Я да макал всё,
озираясь на зануд,
и у кажной домогался:
не Фортуной ли зовут?
Худо-бедно привечали
и, хоть был не обормот, -
не Фортуной, - отвечали, -
а как раз наоборот!
Вслух считал, а просчитался!
колченогий, а пошто
всюю младость прошатался
ища то, не знаю што?!
Ну пока там суть да дело –
заправлять да вынимать,
наша зрелость подоспела
нашу младость унимать.
Весь Я, зрелый, позагнулся,
отымая бабью честь,
да с прохожей тут стакнулся –
говорит: она и есть!
- Чти, мол, мой фартовый пачпорт,
коли могешь понимать!
Я ж ей, чтоб язык не пачкать:
«Здравствуй, значит, вашу мать!
Не чалдоном и не турком,
а природным русаком, –
как пошёл к тебе придурком,
так и прибыл дураком!
Но дотопал в чёрном теле,
хоть дышал нехорошо.
Тётка, чё ты, в самом деле?! –
ето ж Я к тебе пришёл! –
толоконный и посконный,
на штанах с чужой соплёй,
незаконный, беззаконный
между небом и землёй!
От щедрот людских утёрся
и карахтер иступил,
в общем, весь, как есть, припёрся!
Ты уж… ето… уступи!
Погружался в твои недра
Много крат любой пострел!
Ну а Мне разок – но щедро! –
Я ж давно половозрел!
Я ж за «энтим», между прочим,
рыскал в ночь и днём с огнём,
и наслышан много очень
интересного об нём!
Век тобою не целован,
но, чтоб опыт обрести,
уж другими забалован
(теми – «господи, прости!»)
На житейском повороте
обозрев Меня всего,
только рожу косоротит,
будто выпила чего.
И роток её, расширяясь,
сам себя перевозмог:
«Брысь отседова, паршивец,
нето ткну промежду ног!»
Ну на ету-то задачу
есть всегда ответ у нас!
И Я тётеньку Удачу
занасилил в добрый час!
Хучь нарвался и на дуру,
но апломб свой полечил
и с фартовой той натуры
всё, что надо, получил!
Какова же наша радость
вышла – и не угадать:
Мне от каждой бабы сладость –
От Фортуны благодать!
Что Я предан ей без лести
и с того теперь велик,
в бабьем Мне библейском месте
воссиял Фортуны лик!
Высек искру разом треньем
любострастныим трудом:
то, что было разореньем, -
самобранкой нонче в дом!
Там, где свет искал Я втуне,
ноне свечка зажжена,
потому – сия Фортуна
лишь догадливым жена.
2009
ОБ ОДНОМ НЕДОЛГОСТОЙКОМ ГРАДОНАЧАЛЬНИКЕ,
ИЛИ ПОДЧИНЁННАЯ КРОТОСТЬ
«Даже в любви к начальству –
и тут от неумеренных выражений
воздерживаться надлежит.
Вот как жизненная-то наука нам приказывает!»
Салтыков-Щедрин
Как нам, граду многогрешному,
не лихим столоверчением,
городничий добродеющий
дан был Божьим попечением,
пред законы чист недремлющи,
муж совета, мзды не емлющий:
в сей юдоли, Богом кинутой,
райский крин благоухающий,
на хулителей-гонителей
токмо кротко воздыхающий,
тварью всякою любимейший,
пастырь тихий, незлобивейший.
Меж Собой и мной на паперти
грань без устали стирающий,
до ланиты обывателя
длани и не простирающий,
и просвирки не взимающий,
очеса горЕ вздымающий.
В угожденьи обывателю
доходил до умаления!
И струили слёзы сладкие
все в сердечном умилении!
– Не берёт! – точили лясы, –
хоть зудит весь, аж приплясывает!
Но вздыхали долгожители,
все чинами убелённые,
всяко кручены и верчены,
и без книжек умудрённые:
«Коль долгонько так доверивается,
стало быть, того… примеривается!
Не гордися ты, чиновниче,
неприкосновеньем бренныим:
гордым-то Господь противится,
благодатствует смиренныим…
До предела лишь грядеши,
и его же не прейдеши!»
И пришло неотвратимое,
с сотворенья заповеданное…
– Взял! – взорлили ввысь хулящие.
– Взял… – поникли долу преданные,
– взял в парче и взял бы в рубище:
руки есть, и не отрубишь их.
Но рекоша обыватели:
«Сей хоть мало удоволенный,
да уж весь, как есть, облизанный,
как часовенка намоленный.
Сей – на цепке рядом прыгающий.
Новый – аки скимен рыкающий!»
Кинув отчие обители,
притекли с ним не ругатися:
сатаны, душ погубителя,
громогласно отрекатися.
И друг дружке земно кланялись,
с сатаною грозно лаялись.
Опосля сего стражения,
падший муж не запирается,
что, покуда в силе-здравии,
на покой не собирается!
И на ручки, что без дрожи-то,
он охулки не положит-то!
Будет брать число звериное:
шесть сот шестьдесят да шесть разов!
А потом-то он закается
да восплачется у образов –
и возможет поломати ся
и над беси посмеятися!
2009
ЖЕСТОКАЯ ПАСТОРАЛЬ
Посвящается Василисе
Фавн погнался за пастушкой,
С каждым шагом всё лютей,
С простынёю и подушкой –
Прямо всё, как у людей!
Поражаема без жала
Любострастныим огнём,
От него она бежала –
И мечтала всё об нём!
Думушки роились дружно:
Лишь бы сгрёб и дожевал!
Лишь бы отнял всё, что нужно,
Козлоногий Дон Жуан!
А в лесном том гобелене
Кажный делал свой стежок,
И строчился кобелями
Всем сучонкам свой стишок:
Настрочили и сверстали,
Не оставив на потом!
Птички божии свистали
Всё о том и всё о том.
Кажная душа иль тело
Ныли темой половой.
И пчела себе летела
Вся за данью полевой.
Фавн догнал свою пастушку!
Но, заместо чтобы смять,
Бурно молвил ей: «Послушь-ка,
Где бы тут квартирку снять?»
Вместо чтоб, налившись кровью,
Дел наделать тихарём,
Покраснев, добавил скромно:
«Я ведь тута дикарём.
Мне ведь легше удавиться
Или пулю прям в чело,
Ежли б ты, душа-девица,
Вдруг подумала чего!»
…Где-то рожь заколосила,
Где-то случка меж людьми…
А она заголосила
По поруганной любви!
Бедную себя жалея
От фиаско своего,
Взяв клюку потяжелее,
Погнала она его!
За Нарцисса и за Эхо
Отстрадавши без суда,
Норовила всё заехать
Бегуну кое-куда! –
Ей одна теперь отрада!
А заехала иль нет –
Про сие вам знать не надо! –
Мой вам дружеский совет.
На какой и окопался
Долготе и широте
Дамский ухарь, что попался
Бедной деве-сироте?
…Что же дам так убивает
Чистота мужской крови?!
Даже то, что не бывает,
Всё бывает от любви!
2010
ЛИРИЧЕСКАЯ-АНТИКОЛЛЕКТИВИСТИЧЕСКАЯ ПЕСЕНКА
Индивид уже не в моде:
Стай и партий нонче век!
Не дай бог прочтут на морде,
Что ты частный человек!
Стало это скоро вот как –
Наяву себя щиплю! –
Весь я, как на сковородке:
Подлетаю и шиплю.
Но, сколь мне там ни меняли
Благ в партийных медяках,
Несогласный, хоть меня вы
Кооптируйте в ЦК!
Ох, свобода, стерва, жжётся! –
Шибче Дантовых кругов! –
Но покуда стережётся,
Как макушка от рогов.
…Сочетался мирно с девой,
Весь с желанием стальным,
Чтоб себе подарок сделать,
А совсем не остальным!
Но жена, покупка с рынка! –
Сей же час от колик тик! –
Тоже ведь, морская свинка,
Уважает коллектив!
Рвёт узду несытой мордой:
Мол, кто сам не добредёт –
Коллектив - народ негордый:
Коллектив и сам придёт!
Ох, опаска, стерва, жжётся –
И не мною зажжена!
А она не стережётся,
Окаянная жена!
«Долгом» брезгу, быдто сором,
Хоть в ушах истерик гул!
Всё хожу себе с дозором –
Честь супруги берегу!
Чтобы «казус» не случился
И очаг наш не погас,
Уж я боксу научился,
И не дремлет зоркий глаз!
Я теперь абрека вроде,
Пёс цепной, и днём с огнём:
Много их тут всяких бродит –
Коллективных – под окном!
Ох, опаска, стерва, жжётся,
И разов не перечесть!
А она не стережётся,
Окаянная та честь!
В думках шустро брешь латают –
И конца латанью несть! –
Всё стервятники летают –
Норовят ущерб нанесть!
Так на грозы, на метели –
Любопытны, но не злы –
Так бы вот и налетели,
Так бы вот и нанесли!
На девятый вал, на брег ли –
Мне бы стопочку и блин!
Но супругой пренебрегли,
А меня вот уеэтосамое!..
Честь хоша и, стерва, жжётся,
Норовя всё почистей, -
Пусть уже не стережётся:
Нам уже не до честей,
Коли лопнула подпруга,
И сломалася игла!
Что ж ты, скверная супруга,
Мужа не уберегла?!
13 марта 2012 года
НЕНУЖНОЕ
КОММУНАЛЬНЫЕ СТРАДАНИЯ
Алёшка жарил на баяне.
Гремел посудою шалман.
В дыму табачном, как в тумане,
плясал одесский шарлатан.
Народный фольклор
Кипит-бурлит вся коммунальная квартира,
как будто чайник полный на плите.
Идут дебаты в кухне, комнатах, сортире –
и на свету, и в темноте.
Алёшка жарил на баяне,
Орал чей-то магнитофон.
Работник прессы Жора на диване
строчил на всех злой фельетон.
За дверью визги, смех и ёрзает перина.
Под дверью разгорелся жуткий спор:
на что смогла студентка-очница Ирина
приобрести большой ковёр?
Алёшка жарил на баяне,
И повторяла вновь и вновь
Мария Иванна, млея от дознаний,
что не иначе всё любовь!
Занявши очередь свою у туалета
и подперев рукой крутой бочок,
общественник товарищ Зальцман, с жилсовета,
напоминал всем про сливной бачок.
Алёшка жарил на баяне.
Товарищ Зальцман, всем в пример,
галантно очередь предлóжил даме,
потом вдруг с места взял в карьер.
А в это время рядом, в полутёмном зальце,
сантехник дядя Вася Петухов
задвинул в угол животиной миссис Зальцман,
сперва приняв флакон духов.
– Желаю, дамочка, я вам сказать по-свойски:
доставить очень много вам могу
утех и прочих всяких разных удовольствий,
и никому я ни гу-гу!
Алёшка жарил на баяне.
Дядь Вася, грустен, нетверёз,
икал вовсю, томясь от ожиданий,
и ждал ответ на свой вопрос.
С негодованьем, гневом Софа... уступила,
вздохнувши: «Ах, какой же он мужлан!..»
Ковёр Ирины вскоре все дообсудили
и разошлися по делам.
Товарищ Зальцман нацепил сухие брюки,
своей дождался очереди он.
Работник прессы Жора свой закончил в муках
скандальный острый фельетон.
Алёшка жарил на баяне.
Всё было чинно, хорошо.
И, ошалев от собственных стараний,
Алёшка плюнул и ушёл.
1984
ПИСЬМО В РЕДАКЦИЮ ГАЗЕТЫ «КОМСОМОЛЬСКАЯ ПРАВДА»
ОБМАНУТОЙ В ЛЮБВИ КОМСОМОЛКИ, УДАРНИЦЫ И АКТИВНОЙ ОБЩЕСТВЕННИЦЫ
ИВАНОВОЙ ТАНИ
«Комсомолка», дорогая!
(И дороже нету!)
Ты мне больше, чем родная,
помоги ж за это!
Я письмо раз уж который
посылаю снова.
Извини уж за повторы
Таню Иванову.
Я тружуся на заводе
«Красный пролетарий».
Ты про то писала, вроде
(значит, и читала),
что есть в городе далёком
комсомолка Таня,
высока и черноока
и приглядна станом,
что дорогу в коммунизм
строить обожает
и общественную жизнь
очень уважает.
Счас спешу же поделиться
я бедой большою:
угораздило влюбиться
прямо всей душою!
Слава, в общем... да чего там! –
очень видный парень:
столько знает анекдотов
и вообще – шикарен!
Был любого он моднее,
даже иностранца.
Всех ребят был юморнее
и храбрей на танцах.
А желал лишь одного он
(а чего – ты знаешь),
значит, и Меня того он...
В общем, понимаешь.
Я не верила, что можно
действовать так смело,
на траву неосторожно,
дурища, присела.
Но сначала говорила,
что отстань, как смеешь!
А потом такое было!
Вспомнишь, багровеешь.
А потом нашлась другая,
внешность – прям кошмары!
Дура, страшная, худая,
и очки – как фары!
Неудавшаяся пышка,
волоса по локоть.
Вечно с книжками под мышкой –
лишь бы не работать!
Всё стихи ему читала
про любовь и дружбу.
Дурака захомутала –
замуж стерве нужно!
Как я злилась на него,
как переживала!
От рыданий до утра
ночь раз проикала.
А наутро ей в тоске
окна рассадила.
Было б связываться с кем,
а не то б убила!
Трудовые по плечу
мне сверхдостиженья!
Взносы членские плачу
без предупрежденья.
И прошу через газету –
ведь имею право! –
рассказать про всё про это –
про измену Славы!
И прошу тебя по-свойски:
нечего стесняться,
коль над чувством комсомольским
можно так смеяться.
Не оставь, прошу, ты только
это без вниманья.
До свиданья, «Комсомолка»!
Иванова Таня.
1984
O TEMPORA O MORES!
Поедем, красотка, кататься –
обкомовский я секретарь!
Андрей Дейнис
Окрасился месяц багрянцем
и светит влюблённым, как встарь.
– Поедем, красотка, кататься –
обкомовский я секретарь!
Тебе говорю нешутейно
(хотя и шутить я люблю!):
с тобою, змеёй беспартейной,
сегодня я сяду к рулю!
И он развалился по-царски,
сигарою всласть задымил
и рученьку, по-секретарски,
на ноженьку ей положил.
Урчит в страсти прелюбодейной...
Она же глуха к той мольбе:
«Ты помнишь, изменщик идейный,
как я доверялась тебе?!
Тебе отдала всё, что надо,
что даже ты и не просил!
За это мне вышла награда:
другую ты в баню возил!
Общественной жизнью, не личной,
уйму свою рану в груди...
Теперь ты мне несимпатичный,
хоть весь ты слюной изойди!
Одна проживу я шикарно!
Любовь твоя насмех курям!
Не верьте мужчинам коварным,
особенно секретарям!
1985
ВЕЛИЧАЛЬНАЯ
Не конокрады, не охотники
(хотя больших различий нет!),
а мы партийные работники – да! –
нам это дело не во вред!
Кем-то хорошим крепко сказано
про нас (и кто ж его родил?!),
что одним миром все мы мазаны (да!)
То значит – все мы как один!
Не откажите же в любезности
нам спеть за это дифирамб!
Нето погибнут в неизвестности (да!)
ваша любовь к нам, стыд и срам!
Так приступайте ж без стеснения –
нам дифирамбы нипочём!
И начинайте ваше пение (да!)
А мы одобрим горячо!
С ЛЮБОВЬЮ НЕ ШУТЯТ!
Марк Шнейдер был маркшейдер,
тогда была зима.
И Сима в эту зиму
пришла к нему сама.
Александр Дольский
Марк Шнейдер был маркшейдер,
тогда была зима.
И Сима в эту зиму
пришла к нему сама.
Вступив на путь сей скользкий,
забыла, что и как,
хоть была комсомольский
прославленный вожак.
И местные газеты
печатали не раз
еённые портреты
и в профиль и анфас.
Но за порогом гордость
сложила всю, горя.
Но вот какая подлость –
всё это было зря.
Он не хотел любиться
ни после, ни теперь.
Ему ж ещё учиться,
он до учёбы зверь.
Ему не до подруги
его хреновых дней.
Теодолит и уголь
маркшейдеру родней.
Хотите, не хотите –
по сути по своей
он не был обольститель
и был к тому ж еврей,
потомок Авраама,
он кровь его и плоть.
И не желала мама
породу ту пороть.
А Сима (ох, уж Сима!),
а Сима – страсть сама!
Она за эту зиму
поправилась весьма,
но, угорев от страсти,
устала есть и спать
и с требованьем счастья
пришла к нему опять.
На ней трещало платье,
шахткомовский презент,
на радость шахтным братьям
и к горечи газет.
И хоть был весь в работе
и сил впрок не копил,
напору ейной плоти
маркшейдер уступил.
Оставив труд прекрасный,
встал на неверный путь
и, покраснев ужасно,
он Симу взял за грудь.
Смех героини прессы
раздался в тишине.
А дальше всё известно
и им, и вам, и Мне.
А за окном снег белый
нетронутый лежит.
Ну что же Симе делать,
ну как ей дальше жить?
Оставить Марка с мамой –
нехай свой род спасут?
Или шагать ей взамуж
через народный суд?
1985
JEDEM DAS SEINE (КАЖДОМУ СВОЁ), ИЛИ
ПЛОДЫ ПРОСВЕЩЕНИЯ
Жили Стёпа и Фома,
на обоих два ума.
У Фомы – аж половина,
в Стёпе только полтора –
обнесла его судьбина,
ну а он тому и рад.
С половиною ума
в люди рвался всё Фома.
Полоумного ценили,
видя в дури свыше знак:
всех учил, хоть не просили,
и на всё ответы знал!
Стёпа со свово ума
был стыдобушка сама:
в книжку носом как уткнулся,
так болезть открылась в ём.
Ён от чтениев свихнулся –
сомневаться стал во всём.
Долго, коротко ли, но
шло ученье Стёпино.
Не щадя свово здоровья,
менторы явились в срок,
хоть исправно и пороли,
всё наука шла не впрок.
С половиною ума
славен стал братан Фома,
стал нести он всякой твари
громогласно свой закон.
Стёпу ж, поучив, убрали
с глаз долой, из сердца вон.
1986
ДВОРОВЫЕ СТРАДАНИЯ
А у нас во дворе есть девчонка одна –
ангелок во плоти, а нутром – сатана.
Но, увы, не со Мною нутром сатана.
Я кричу ей вслед: «Будет или нет?!»
Плачу и кричу: «Я ж ведь заплачу!»
Есть дружок у Меня, ему больше везёт:
знает где у ней зад, знает где и перёд.
Почему, почему ему больше везёт?
Я его побил, и он Мне открыл,
что зело горазд, могет и не раз!
Не боюсь Я, ребята, ни Клаш и ни Маш:
сразу где чуть чего – лезу на абордаж!
Но при ней гаснет Мой удивительный раж.
Так вот супермен стал вдруг импо... да!
Как же ему быть, хворь ту победить?
Вот опять вечерком жду погибели той
и забытый эффект кличу как проклятой.
А в окошке дружок ухмыляется Мой.
Так вот и живём – плачем и поём!
Те не дуют в ус, ну а Я лечусь.
1988
СТАРЫМИ СЛОВЕСЫ
Не лeпо ли ны, братие...
Житие не тревожить бы мерное,
тени, Богом и людом забытые,
но припала охотушка смертная
поразмякнуть душою забитою,
повести разговор не без зависти
к молодому и сильному племени
не по древним Баяновым замыслам,
а по былям новейшего времени.
Как служили тогда беззаветно и
землю рыли ногами решительно
ради будущего, значит, светлого
жития праведного ревнители,
восставали над всею вселенною,
неприступны, как кедры ливанские.
И сияла Голгофа нетленная
в окаянные ночи лубянские,
Принимала эпоху за шиворот
белозубо, вальяжно и весело
на закланье кремлёвскому Ироду,
утишая его чревобесие.
И текли все дороги в грядущее
в запредельные дали холодные.
Но грядущее, страстно зовущее,
знать, собаки сожрали голодные.
Эта длинная, бойкая присказка
для зачина былинного молвлена.
Всё сказать бы! Да пялятся искоса
лики иконописные новые.
Хоть за правду стоят и горою и
прям тучнеют аж от беспристрастия,
но придушат за-ради гармонии
их деяний для нашего счастия.
И в утиль за ненужностью брошено
с чудо-лёгкостию бесподобною
с корабля современности прошлое,
для пиров их неблагоутробное.
И понадобится, так не сыщется
со своими канальскими бедами.
То-то в будущем, верно, отыщутся!
А найдут ли? А Бог его ведает.
1988
ДЕТСАДОВСКАЯ РЕЧОВКА ДЛЯ МАРШИРОВАНИЯ
В сельском хозяйстве
опять большой подъём!
Студенческая припевка
В сельском хозяйстве опять большой подъём!
В сельском хозяйстве опять большой подъём!
Скоро будет Пленум!
Скоро будет Пленум!
Этим займутся товарищи в ЦК!
Этим займутся товарищи в ЦК!
Значит, изобилье!
Будет изобилье!
А и не будет – так что ж! И всё равно!
А и не будет – так что ж! И всё равно –
в ногу к коммунизму!
В ногу к коммунизму!
Снова шагать нам испытанным путём!
Снова шагать нам испытанным путём!
Значит, будет Пленум!
Значит, будет Пленум!
...В сельском хозяйстве опять большой подъём...
1989
ПРИСТУП ЯСНОВИДЕНИЯ
Всё будет хорошо, иначе быть не может.
И можно бы о том Мне и не ворожить.
И Боженька во Мне такие песни сложит,
что ими Я смогу и Богу удружить!
Всё будет хорошо, и вдруг друзья найдутся,
и будет всех друзей Мне некуда девать.
А после к тем друзьям и деньги заведутся,
чтоб этим же друзьям их все пораздавать.
Всё будет хорошо, и Я, морально слабый,
предстану образцом в лукавом свете дня.
И слава, и почёт, и мужики, и бабы
обрушат натиск свой на бедного Меня.
Всё будет хорошо, как будто бы иначе
и быть-то не могло в век песенный такой!
Сорвавшись, как с цепи, и в хохоте, и в плаче,
навечно покорён, забьётся род людской.
Всё будет хорошо и в праздники, и в будни.
Поможет от клопов персидский порошок.
А если ничего из этого не будет,
тогда-то уж всё точно будет хорошо!
1993
ЖАЛОБНЫЙ НАПЕВ ФЛЕЙТЫ
Хоть бы раз не повезло
ускользнуть Протею!..
И пишу Тебе письмо –
Герман – Доротее.
От волненья дивно туп,
Я в своей каморе –
прямо тот зелёный дуб,
что у Лукоморья!
Я не ворог и не тать,
Мне бы для спокою
на ушко Вам прошептать
кое-что такое!..
Придержал Вам речи те
думой дальнозоркой,
чтоб и вечной мерзлоте
закраснеться зорькой!
Ты прекрасна и нежна –
Мне хоть лезь на стенку!
Эх, персидская княжна,
пожалей же Стеньку!
Сговоримся коли плыть
с песней и притопом,
то друг дружку, может быть,
мы и не притопим.
Помоги же чубарю
сбить тоску-заразу.
– Не притопим! – говорю!
Иль хотя б не сразу.
Мне с Тобой бы крутануть
зимушку на лето:
с небоскрёба сигануть
и попасть в штиблеты!
Жду, что сердце отворя,
молвит Мне: «Не кисни!»
речь волшебная Твоя –
гласы мусикийски!
Мне ловить не пескарей,
а кита в пучине.
Жить ли, – думай поскорей! –
голове кручинной?
2003
БЛИЦ-РОМАНС ЭСТЛЯНДСКОГО ТРУВЕРА
Жил на свете рыцарь бедный,
духом смелый и простой.
Лоб имел большой и медный
да ещё карман пустой.
Бодро вышедши из детства,
он спустил, как в казино,
всё папашино наследство
на любовь и на вино,
на сапожки и на блузки
худосочных и толстух.
То ли был он граф Тулузский,
то ль Тулузского пастух.
Да всё это и не важно –
с-под чьего хвоста упал,
коль в сражениях отважных
он в герои не попал.
Пребывая мыслью в Бозе,
в Божьей матери самой,
ошивался лишь в обозе,
духом смелый и прямой.
И видали это лично,
не TV-шный этот клип,
и король английский Ричард,
и французский сир Филипп.
И в законах стали рыться:
что ж сей малый заслужил?
Но на них отважный рыцарь
всё, что надо положил!
Спёр, не убоявшись сраму,
нехристям в желанный дар,
у Филиппа орифламму
и у Ричарда штандарт –
мол, и он теперь не пешка!
И, гордынею раздут,
он побёг себе неспешно
куда ноги приведут
по наезженной дороге
и по краешку земли.
Но его дурные ноги
лишь обратно завели.
Повстречавши матюгами,
ликом книзу поваля,
за волосья оттягали
оба друга-короля.
Коль внимания добился
от монархов той порой,
на оглоблях задавился
от восторгу наш герой.
...Раз меня тут улестили,
дам совет для всех людей:
не таскайся в Палестину
ради девок и женщин!
Скорбною главой уприся
и на ржавый ус мотай:
крепче с жёнушкой заприся
да икру себе метай.
Сотрясайтеся в напасти
от страстей, жена и муж!
Так оно побезопасней.
И полезнее, к тому ж.
...И пущай сильней вам брызжет
в нос Кастальская струя! –
белым, чёрным, сивым, рыжим –
от Кретина де Труя.
2004
В ПОМОЩЬ ИЗБИРАТЕЛЮ
Сюрреалистический этюд
Я башкой как дышло прост,
норовом – атлет!
Сам задал себе вопрос,
сам и дал ответ –
будто с посвистом налёт
среди бела дня:
«Кто за что? Я – за народ!
Дать ему Меня!»
Как с женою запашусь,
выйду из палат –
и в партийцы запишусь,
где Мой транспарант?!
С транспарантом голенаст
Я хоть по горам!
Я и присягать горазд
тушинским ворам!
Похожу с ним, погожу
палец в нос совать,
а устану – положу
и – голосовать!
Эх, плечище, раззудись,
размахнись, рука!
Суй сильнее, не ленись –
щель не широка!
Тень умело наведу
на чужой плетень.
Полезай в свою дыру,
стойкий билютень!
Навалюсь я на живот,
телом помогу.
Коли руку оторвёт –
суну и ногу!
Мой дружок Макар сюда
влезть рукой был рад –
и попал туда, куда
не гонял телят!
Я кричал: «Пущу в распыл!
Выньте чудака!»
«Нет, – сказали, – был да сплыл.
Карма, знать, така!»
Карма кармой, это так!
Не поспоришь с ней.
А другим людям-то как?!
Как бы поясней!
Как электорат живой
упасти от бед?
Я подумал головой –
и нашёл ответ!
Купим орган запасной,
коли кто зажал.
Так что суй, народ честной,
всё, чего не жаль!
...Я башкой как дышло прост,
норовом – атлет.
Сам задал себе вопрос,
сам и дал ответ!
2004
ДЕТСКАЯ СЧИТАЛКА ДО СЕМИ,
или ПОИСКИ ДУХОВНОСТИ
Один верещал о духовности,
другой же его обличал.
И первый сосудом греховности
второго за то величал.
А третий истёк в оправданиях
второго в газете одной.
Четвёртый зашёлся в рыданиях
и трясся весь, как заводной.
А пятый на всех, не довольствуясь,
плевал, как движком паровым,
с того получив удовольствие,
сравнимое лишь с половым.
Шестой, коль ему не заказано,
явился со всех получить
и, как было всеми отказано,
решил их дубьём поучить.
Седьмой к иностранному мнению,
себя выхваляя, призвал.
И Немец пришёл без стеснения,
как будто заранее знал.
И, всё изучивши внимательно,
со всех, сколь их есть, полюсов,
к немецкой отослан был матери
он весь большинством голосов.
И принял Немчура доподлинно
про эту евонную мать...
Не могут народности подлые
доподлинно нас понимать!
Закончили семеро бедами,
желающих всех заманя.
...Духовность, о них и не ведая,
сказала, что любит Меня.
2005
НЕСОСТОЯВШИЙСЯ ГИМН ВЫПУСКНИКОВ 4С КЛАССА 7-Й ШКОЛЫ ГОРОДА КОХТЛА-ЯРВЕ ДИРЕКТОРУ ШКОЛЫ
Согласно Табели о рангах Российской империи
конца XIX – начала XX века,
директор гимназии носил чин
действительного статского советника
(соответствующий армейскому генерал-майору).
Сорвавшись, под Вашим водительством,
С родительского поводка,
Мы Вашего превосходительства
Всего рядовые пока.
Стреляем учебными залпами,
Ворон лишь пугая окрест,
Но, взявши учебные Альпы, Мы
Полезем и на Эверест
За Вами, тряхнувши забралами,
Хоть шагом и нестроевым.
И станем хотя бы капралами,
С оружьем уже боевым!
По кручам бесстрашными маршами
Пройдём и под грудою бед,
Но выведем Вас и в фельдмаршалы
За блеск Наших славных побед!
Отчаянной роты получится
Поход в Небеса по лучу.
(И Нашей прекрасной Поручице
Фельдмаршальский жезл по плечу!)
Мы с Нею, под Вашим водительством,
Со тьмою прошли «газават».
За то, Ваше превосходительство,
Наш громоподобный виват!
2002
ДЕТСКИЕ СЛОНОВЬИ СТИШКИ
СЛОНЯТСКАЯ ПЕСЕНКА
Зашвырнула буря в сад
трёх ушастеньких слонят.
А слонята испугались
и отчаянно трубят:
«Это что же за дела –
вверх швырять наши тела?!
Нас не для таких полётов
наша мама родила!
Пусть нас вытащат назад –
нам не нужен этот сад,
где для нас бананов нету,
лишь павлины голосят!
Пусть нас мамочке вернут,
не сочтя это за труд!
А то мама топнет ножкой –
закачается всё тут!»
2000
С ЛЮБОВЬЮ НЕ ШУТЯТ!
От нашего Зайца все звери пугаются –
уж очень наш Заяц ужасно ругается!
Кричит в полный голос и так получается:
с его громогласья деревья качаются.
Чего всполошились деревья и звери те?
Сказал бы всю правду – боюсь – не поверите:
спросонья споткнувшись, ругнувшись отчаянно,
в Слониху влюбился Зайчишка нечаянно.
Любовью пылает и, надо-не надо ли,
у пятки слоновьей истёк серенадами!
Прекрасная дама немного подумала,
прочистила хобот – и вдруг обезумела:
«Ты где там, страдалец, не знаю по имени!
Не хлопай ушами, скорей обними меня!»
Добавила нежно весь лес оглушившая:
«Чего ж ты, болезный! – на всё я решившая!»
С того приглашенья, всё срывшего пó ветру,
влюблённого сдуло за сотню килóметров.
И там, пренебрегши лесными собратьями,
любовь роковая исходит проклятьями.
Косой менестрель наш вострит кверху уши и
любимую кличет несытою тушею.
И ныне в пространстве он филином ухает:
«Попомнишь ещё ты меня, лопоухая!»
Она ж, заедать всё принявши за правило,
от этих волнений лишь в весе прибавила.
Себе объяснила, что всё ей приснилося,
поела, икнула и спать завалилася.
Все дамы слонихи, скажу вам построже я,
душой безнадежно они толстокожие!
Коль влюбитесь в них, после хоть замолитеся –
а всё неизвестно, где вы приземлитеся!
2001
ВЕСЁЛЫЕ КАРТИНКИ
ПЕСЕНКА ЗОЛОТОИСКАТЕЛЯ
От бессилия дрожа, от тоски зверея,
Я сюда не прибежал – убежал скорее
от всего, что не имел, что, не бывши, сплыло.
И ни жаден был, ни смел. Просто накатило.
Зубы стиснув посильней, закрутив все гайки,
как по вотчине своей, шарил по Клондайку.
Злоба лишь со Мной была, подгоняя в ляжки,
да винчестер в два ствола, да собак упряжка.
Я на перед смертью страх закупорил уши.
Грел я руки у костра, застужая душу,
чтоб удачу отыскать за любую плату,
чтобы горло перервать за неё хоть брату.
С вожаком лишь ласков был, лишь ему Я верил:
медвежатину делил с другом, а не зверем.
И когда невмоготу было Мне от лиха,
коренник Мой в темноту подвывал Мне тихо.
Под конец уже без сил, как мертвец синея,
лишь лохмотья мокасин затянув сильнее,
на немеющих ногах, с бранью и со стоном
брёл Я намывать в лотках свои миллионы.
Но опять рок-изувер проявил гордыню –
конкурент свой револьвер разрядил Мне в спину,
Мне ногою подсобил растянуться ровно
и спокойно застолбил Мой участок кровный.
Ветер заглушил Мой крик, Я лежал, как в неге,
но Меня Мой Белый Клык вырыл из под снега,
до зимовья доволок чуть ли неживого,
чтобы Я боль перемог и начал всё снова.
1985
ПЕСНЯ ОБ ИНКВИЗИЦИИ
Ни свет, ни шум туда не протекают –
в сырой и полутёмный каземат,
где, гордость церкви, слава Ватикана,
примерные католики стоят –
те, что за власть – ни много и ни мало –
и мать сожрать за счастие почтут!
Застыли кандидаты в кардиналы,
в конклав заветный – грешную мечту!
Сапог испанский, гвозди – верный признак,
что истину не потеряют тут!
Святейший в окруженьи своих присных
готовится вершить суровый суд
над тем, кто в преисподней каземата
и то не остудил преступный пыл,
хоть жизнь всю отдал Богу без возврата –
как он в осатаненьи порешил!
Не хочет блеять, как всё Божье стадо,
чтоб шерсть сберечь для сатанинских дел!
Не хочет – и не очень-то и надо,
с того из них никто не похудел!
Забавит богословов-златоустов,
противников нажив и плотских нег,
что не на всех воздействует искусство
о Боге петь, которого в них нет.
Спасителя наместник отрешённый,
потусторонний принимает вид.
Доминиканцу ж в чёрном капюшоне
не терпится усердие явить!
За то богоугодное решенье
и за труды благие без помех
прощаются орудью провиденья
и казнокрадство и содомский грех!
...Старается высокое собранье,
блюстители обидчивых святынь!
Свершается угодное закланье
души во славу Господа. Аминь!
1987
ГИГИЕНИЧЕСКИЙ СИНДРОМ
Простите нам наши добродетели,
ибо в наши жирные времена добродетели
приходится просить прощения у порока.
Шекспир
Жестом спокойным, присущим Мадонне,
с взорами в адских кострах,
леди Макбет умывает ладони,
трёт их, сдираючи страх.
Глядя на пальцы у леди, на вены,
злые от прачечных бед,
гложет сиятельный бес вдохновенно
сердце у леди Макбет.
Хоть и запрет от людей Мне наложен,
вымолвлю всё ж, напрягусь:
сладок ей, слаще супружнина ложа
сей саблезубый прикус.
Леди построила город без зданья,
вместо истока уток.
Молит чертей за детей, но бездарно
лоно у леди у той.
Хоть мертвяков штабеля накосила,
хоть небеса опорочь,
выпили бесы у леди всю силу
и отрясли леди прочь.
К Ветхому днями с той леди поедет
лишь клевета да убой.
То ли в своём ты кошмаре, миледи,
то ль в убиенных тобой.
...Трудится леди, багрово натужась.
И на судьбы той мольберт
кровью струится погибельный ужас.
Тонет в нём леди Макбет.
2006
ПЕСНЯ АКЫНА
Что мы видим на этой интересной картинке?
Старый детский учебник
немецкого языка.
Отдай врагу жену, коня и ужин
и в рай грядущий – за пучком наград!.
А Я в аду – и бесами обужен,
и почему-то очень им не рад.
Весь от сомнений радостно-натужен,
и, сняв штаны и головной убор,
Я даже жёнам несвоим ненужен.
А это, прямо скажем, перебор!
За хвост таскаю тощую комету,
своих пегасов в стойло заманя,
и всё кричу: «Карету Мне, карету!
Карету, бля! Полцарства за коня!»
Звенит в ушах у йогов мантра АУМ.
Придушен недотрогою княжной,
на Волге тонет Стенька Разин-Баум,
княжне смешливой даже не смешной.
Любимцы жизни вольные студенты
в казённых книжках счастие нашли.
А резиденты вышли в президенты,
сначала вышли, а потом зашли.
У центре пост, а справа там по борту
у всех весталок блуд необорим.
И верим мы, что жертвы их аборта
зарежут деда и построят Рим!
Земным царям наперсник и советчик,
презревши звоны гривен и ногат,
восстал и судит правдолюб-газетчик –
прощённый тать, уверен и рогат!
Чумных умов унявши все резоны,
узревши в чреслах роковую власть,
в День единения жидомасоны
антисемитов сильничают всласть!
Усе християнство спочивае пылко,
московьским злыдням ободрав хвосты.
А москали, поправившись горилкой,
завыли горько: «Пидманула ты!..»
...Земною майей озабочен будто,
издав утробный трансцендентный смех,
на самом деле беспробуден Будда,
из позы «лотос» положив на всех.
О БРАТЬЯХ МЕНЬШИХ
НА ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ КОШКИ АГРАФЕНЫ ТРОФИМОВНЫ,
6 МАРТА
Друг утешительный и вдохновитель мой!..
Ходасевич, "Памяти кота Мурра"
Отогреться от судьбины – Грушке
Я тревожу тёпленькое брюшко.
Мне ж она мурлыканьем в ответ
воздаёт спасением от бед.
Не закрыть нас нынче крышке гроба!
Убежим погибели мы оба.
В нищету как в Вечность побредём.
В ней, небось, бессмертье обретём.
Что Мне темень, если вволю мнится,
что обрушит все Мои темницы
Грушино мурчанье, Божий глас,
и спасёт Её, Меня и Вас.
От суда от Божьего отсрочка,
коль дошлю до Бога эти строчки,
по пути по Млечному послав,
как пиит Мой оный Владислав.
Отступает стылый смерти призрак,
коль ступают ране, днесь и присно
ангелы за Мною по пятам:
Груша здесь и Мурр воспетый ТАМ.
2003
МЕНЬШИМ БРАТЬЯМ
И не думайте говорить в себе: «Отец у нас Авраам»,
ибо говорю вам, что Бог может из камней сих
воздвигнуть детей Аврааму.
Евангелие от Матфея, 3:9
На распутьях вранья и безверья,
молчаливою болью маня,
вы, бездомные ангелы-звери,
от двуногих спасали Меня.
Не знававшим и помысла злого,
не повинным в грядущей золе,
вам – ни яства, ни доброго слова
на заклятой людями Земле.
Гомо сапиенсы, чуть помявшись,
не нашедших в их душах приют,
вас в приютах, ничтоже сумняшесь,
по науке легонько убьют.
Я, не тратя большого участья,
вами душу сполна полечил.
Но не более вашего счастья
от двуногих и Я получил.
Воздымают разбойное знамя,
заплетая искусно слова,
распинают за то, что мы знаем,
что их вера без дела мертва.
Нам, приявшим за них не по мере
с человечьего их ремесла,
да воздастся Мне с вами по вере
в одолении кротостью зла.
Невеглас, полный скрытого срама,
что на суд сам себя водворит,
знаю Я: Бог детей Авраама
из бездомных животных творит.
С понабитого краденым склада
ушагавшему прочь из дверей,
невозможно Мне выдержать взгляда
Мною преданных людям зверей.
2005
ЛЮБОМУДРИЕ
ОДА САМОМУ СЕБЕ, ИЛИ
ЛИРИЧЕСКАЯ-САМОИРОНИЧЕСКАЯ ПЕСЕНКА
Я, утрудившись немного,
выковал крепко, как мог,
Слово, что было у Бога,
Слово, которое Бог.
Словом, блуждающий призрак,
взяв Ариаднину нить,
ожил Я ныне и присно,
чтоб и других оживить,
чтоб проняло племя праздных
с трубного гласа Мово,
чтоб осчастливить несчастных
да и себя самого.
В мире, сползающем в бездну,
неприкасаемый смерд,
грянул Бессмертную песню,
чтоб победить с Нею смерть.
С Ней и вселенского гада,
ждущего нас в темноту,
злыдня удава-распада,
мнящего съесть Полноту.
И ни бесславье, ни слава –
только невиданный труд
в плотско-духовной оправе
неисчерпаемых руд.
Бед, что на шее огрузли,
время залижет и след.
Пойте, Давидовы гусли,
до истончания лет!
1996
ПОСВЯЩЕНИЕ ОМАРУ ХАЙЯМУ
Мы уйдём без следа – ни имён, ни примет.
Этот мир простоит ещё тысячи лет.
Раньше не было нас, после сгинет и след.
Ни ущерба, ни пользы от этого нет.
Омар Хайям
Разуму Моему не нужна похвальба.
Каждый пень потому крутит пальцем у лба.
Зреет в перьях вороны соколья судьба,
а под каждой короной – ошейник раба.
Показался живьём, чтобы трупом предстать,
засвистел соловьём, чтобы всё просвистать.
Всей премудрости жить одной фразою стать:
всех собою смешить и со всех хохотать.
.....................................
.....................................
.....................................
.....................................
Встарь вели племена прозорливцы-жрецы,
после них в стремена воины-гордецы.
Счас в венцах золотых торгаши-стервецы,
и в одеждах живых скалятся мертвецы.
Нам стратиги отлично о честности врут,
будто чешут публично безжизненный уд,
день и ночь языками узоры плетут,
что для выгод закаян их тягостный труд.
О величье дудит нам виляющий хвост,
лишь о чести твердит вдохновенный прохвост.
И ишак поражён, что он очень не прост –
вот захочет ужо – и подпрыгнет до звёзд.
К рвущим душу из жил цель навстречу идёт,
вверх ползущий всю жизнь вниз на старт упадёт.
Раздающий себя клад сторичный найдёт,
счастье, нас возлюбя, стороною пройдёт.
Каждый грешник и тать – за грехи заплати!
Чтоб прощёным предстать, ты грехов наплоди.
Чтобы Слово понять, ты словес не плети:
Слову каждому стать именем во плоти.
Коль вступил в брачный бой – Бог тебе помоги:
у красотки любой школа Бабы-Яги.
Взял жену – не греши и скулить не моги:
ночью пой и пляши, днём ходи стереги.
Водит нас за чубы первородный наш грех,
разверзает гробы и грызёт, как орех.
Гонят черти, грубы, в ту лохань для утех.
Мы же, Божьи рабы, заполняем сей мех.
Счастье встречь не бежит, всё годит и годит,
что ж, судьба не спешит, этим и угодит:
Я с ней сам разойдусь и не буду побит
да с другою сойдусь, вот тогда затрубит.
Песенным вдохновеньем себя раскалив,
зарядиться терпеньем себя умолив,
песней мир, Мне потребный, как Бог, сотворив,
Я без войск и без хлеба багдадский халиф.
1998
КАК Я БЫЛ РЫЦАРЕМ-КРЕСТОНОСЦЕМ,
УЧАСТНИКОМ III-ЕГО КРЕСТОВОГО ПОХОДА, ИЛИ
НАДО ЛИ ПРОБУЖДАТЬ ГЕНЕТИЧЕСКУЮ ПАМЯТЬ?
С прологом и эпилогом
Заслуги грешные скинь иль не скинь Мне;
под впечатленьем злыдней и святош,
злой чернокнижник и смиренный схимник,
открыл Я, что сие – одно и то ж.
Задумавший несть благо всему миру,
с науки жить ни жив и ни убит,
в холодную, постылую квартиру
по шляпку Я по самую забит.
Играясь заклеймёнными делами,
все партитуры шпаря между нот,
эпохе не родней гвоздя в диване,
над прошлым Я колдую день и ночь.
Лежит в душе живительная тема,
моля силёнок часу своему,
когда душа усвоит опыт тела,
всё разжевав бессильному уму.
О память, вспомни сладостную славу
и немощь человечью укроти.
Голодный разум, в огненную лаву
веков ушедших глыбу преврати.
Бесплодным опытом слоняясь в теле,
от лет немалых и не поседев,
века лихие никуда не делись,
но ждут-пождут напомнить о себе.
Стоит столетий зыблемое зданье,
и ждут смести наш день те времена,
когда Моё ленивое сознанье
поймёт телесной боли письмена.
Вот показавшись из небесной будки
радушно встретить Мой безумный взор,
созвездья, несговорчивые будто,
изобразили канувший узор.
______________
Развеяв в пепел славу Мономаха,
нырнув опять под лихолетий груз,
без вражьих палиц яростного взмаха
по швам трещит стареющая Русь.
И в беспросветном Я дыму и гари
не разобрал, в котором и году
князь галицкий Роман на бедный Галич
вёл торков озверелую орду.
Когда ж к нему веков преграду через
Я горделиво устремил коня,
степняк матёрый, радостно ощерясь,
с седла арканом вытянул Меня.
Вот так мутя, Судьбина укротила,
Я сеть её мечом не пропорол.
Не упасли ни гордость и ни сила,
которой Я и медведей борол.
Вот, еле жив, Я ран не чую зуда.
Но рахдонит с повязкою на лбу
ощупал руки Мне и глянул в зубы,
потом толкнул в полонную толпу.
То видит, то не видит снова око:
не разглядеть Мне, в зной или в пургу,
но Я уже в Неметчине далёкой
на рабьем на позорном на торгу.
Не став хлебать в самозабвенном раже
погибели бодрящее вино,
чтоб за бессилье не добила стража,
Я у цепи разворотил звено.
И среди всех нас, мукой в землю врытых,
оруженосца быстро поманя,
король немчин Рыжебородый Фридрих
орлиным взором выглядел Меня.
И силою и дерзостью угоден
и сам Рыжебородым покорён,
пошёл освобождать Я гроб Господень,
безумием повальным прокалён.
Ох, неисповедимы Божьи тропы!
Своей богобоязненности рад,
Я шёл со всей бушующей Европой
поставить на колени Божий град.
Нормандцы, англосаксы и ломбарды –
не брошен ни единый дуралей!
И врали непроспавшиеся барды
о славе христианских королей.
По чёртовым местам с такой утруски
легко забыл Я прадедову речь,
но Богородицу молил по-русски
башку Мою шалавую сберечь.
Латинским крыжем как шальной завёлся,
герой всех лагерных поэм и проз,
Прекрасной Дамой лишь не обзавёлся,
легко решив сей роковой вопрос.
Да к блюду этому ещё гарниры,
бесхитростные как любовь без слов:
попойки вусмерть да ещё турниры
для протрезвленья рыцарских голов.
С трудом сперва пошевелив мозгами,
Я посвящал победы вновь и вновь
какой-то ихней там фее Моргане,
к тому ж ещё и помершей давно.
Неслись по водам драк с любовным стоном,
забыв про киль, форштевень и весло,
сшибались с лязгом, грохотом и звоном,
и тут уж как когда кому везло.
Но наводил один на всех кручину,
не склонных уповать на чудеса,
когда копьём беднягу сарацина
играючи вздымал под небеса.
И вот к нему Я, корпус не качнувши,
на иноходце бодро потрусил
варяжским конунгом из век минувших,
прибывшим из заснеженной Руси.
Когда ж, от дерзости своей помешкав,
его Я вызвал на турнирный бой,
сын Генриха Английского с усмешкой
Мне ткнул в плечо железною рукой.
И перед всеми из седла за это,
на сердце львиное зажжён молвой,
Я вышиб Ричарда Плантагенета
под Барбароссы хохот громовой.
Перчатку королю швырнув бесстрашно,
любуясь на великолепный ход,
забит был в ночь Я королевской стражей.
На том и завершился Мой поход.
В душе кипели всхлипы, охи, ахи,
рука сжимала крестик на груди.
И мародёры, местные монахи,
исполнили завет «не укради».
Султана воин, Мой соперник давний,
умыл, насытил, накормил Меня,
когда нашёл через неделю, дав Мне
одежду, саблю и ещё коня.
О богословы мудрые! Скажите,
кто ж праведен из нас в своих делах?!
Побрёл опять Я в волчую обитель,
сказав ему: «Храни тебя Аллах!»
А времечко насмешливо летело.
И всем трудягам под геройский крик
резни неверных праведное дело
осточертело, как тележный скрип.
Когда ж жених явился ровно в полночь,
в мозгах вояк чуть поредел туман.
И Саладин без агарянских полчищ
поразогнал Европу по домам.
_______________
Ну вот и наваждение остыло.
Вновь общества гуманного Я член.
И вот опять Я в комнате постылой
техническому тлену сдался в плен.
Но ум опять зубами щёлкать хочет
и жарить злую пьеску между нот.
И Мефистофель в ухо Мне хохочет
и кукиш Мне под мокрый нос суёт.
Спровадить бы Мне чёрта-баламута,
сообразив, счас полдень иль полночь?!
И где ж Ты, Боженька? Ау! Я тута!
А может, надо Мне Тебе помочь?!
О жизни глупой выплакав все очи,
в годах младых уж ветхие деньми,
так и живём от темени до ночи...
Кто лучше? Ну-кось, руку подними!
1998
К ЛИРЕ
Песенный дар – удалое скрещенье
тела и духа в никчёмной душе,
песенный дар – наглое обращенье
воплей победных в смешное туше.
Песенный дар – Мой символ предвечный,
тёмный квадрат и сияющий круг,
в битве смертельной Щит Мой и Меч Мой,
новая мощь обессилевших рук.
Бег на Олимп косолапою рысью,
гимн ироничный сквозь ругань и гам,
щедрость Моя, Моё бескорыстье
к людям и зверям, чертям и богам.
Песенный дар вошёл куролесить
музыкой сфер в Мой погибельный крик.
Силой Твоей забавят и бесят
крылья Моих неподъёмных вериг.
Песенный дар – отсутствие мненья,
лечащий натиск, крушащийся кров,
песенный дар, заквась без сомненья
мир весь окружный в Мою плоть и кровь!
Песенный дар – свирепое мщенье
злобе доверьем – правдивейший миф!
Песенный дар – способность вмещенья
эр и эпох в единственный миг.
Песенный дар – очевидная грёза,
чаша из рук перехожих калик,
мира безликости метаморфоза
песенной силой в Божественный лик.
Новый Мой день за дряхлеющей ночью,
к дому стезя сквозь ордынский полон.
Песенный дар – Диониса клочья,
кои в себе воскресил Аполлон.
Пир всеблагих и позорнейший крест Мой,
мука и счастье распятому жить!
Песенный дар, Тобой лишь воскресну
тысячекратно Тебе отслужить!
1998
CREDO
Я молодость провёл
под сумрачной грозою...
Бодлер
В ночи да и во дне с рожденья неуклонно
звон одиноких струн вкушаю по сей день,
калю Себя в огне живительного лона
фригиднейших фортун, beatus possidens.
Да, здравый смысл сминай, коль яду сердце радо!
Искрится Мой фиал истомою одной:
Олимп или Синай, а к ним и Эльдорадо –
земной их филиал, понятный и родной.
В нужде, как в масле сыр. И сон куда-то канул.
И только хруст в костях, и стон необорим.
Не Гамилькара сын, прокручивавший Канны,
забыв на радостях про выигранный Рим.
Я жребием своим, для песенного вою,
хлещусь, как изувер, примерный флагеллант.
Рулю, неутомим, горящей головою
по водам прошлых эр, с кифарой Магеллан!
Веков сырая муть – Я вдосталь в ней намоюсь! –
такую муку прёт, что просто свет туши.
Потом когда-нибудь какой-нибудь Камоэнс
кому-нибудь наврёт про жар Моей души.
Мой песенный полёт, разэдакий, размодный –
по каменюгам юз, по скопищам личин,
как паутину рвёт – судья бракоразводный! –
супружеский союз последствий и причин.
Сам у Себя краду небывшего итоги,
заздравный упокой, пеан или пеон
и песенкой кладу бесплотные чертоги –
ещё один такой Орфей и Амфион!
И, не стремясь вовне, сплетаясь чудой-юдой,
не вопросив Меня – обходятся пока! –
брачуются во Мне с грядущей Сатья-югой
на ложе сего дня пропавшие века.
Ты, песнь Моя, сипя в мучениях бессрочных,
питая кровью всех желающих клопов,
рождай в себе себя рожденьем непорочным
без мужниных утех, науки и попов.
Катись, незванный шар, в лягающую лузу;
по сточным рвам катись, по стольным площадям –
мильёнщик и клошар иссеченную музу,
хоть с ними залюбись, ни в чём не пощадят.
Неподанный прости Тебе их грошик медный.
Как следует, за то душонки их труди
и знай себе расти и в пажитях Деметры,
и там, где Флегетон, и в Гебиной груди.
Эолов ярый ветр, громовые обиды
струнами заглуши, из жил что из Твоих.
И, калидонский вепрь, заложник Артемиды,
забвеньем сокруши гонителей Своих.
Двуногими зверьми затоптанный оракул,
не стих он и не сник, Твой песенный спондей.
На Землю возверни бессмертного Геракла,
чтоб помирился с Ним воскреснувший Антей.
…И каравелла ждёт стремительного старта.
Он Сам Свой капитан и Сам Свой капеллан.
Весь шар переплывёт да Эмпирей и Тартар
бессмертья по пятам с кифарой Магеллан.
1999
ГОРАЦИЙ
Противна чернь мне, чуждая тайн моих...
Гораций
Чернь, мёртвая душою, что тайн Моих чужда,
оставь же Его доле питомца дивных муз!
Неслыханнейшим песням никем и никогда
внимай лишь дев стыдливых и юношей союз.
Цари земные тащат нас к жертвенным рогам,
хранители всей дури двуногого зверья,
людские гекатомбы прожорливым богам
сжигают под плесканья отребья и ворья.
Но Пелион на Оссу уж взгромоздил почти
двуногих бестиарий, гордынею давясь.
Колеблют мирозданьем бессонные мечты
клиентов и патронов, самих себя таясь.
Куют на свою шею оковы те и те:
сенатор, гладиатор, красавец и урод,
Распятых на бессонном стяжания кресте
и Филомелы голос Гипносу не вернёт.
Но Сон, извечной Никты капризный, томный сын,
жалеет почему-то простого рыбаря:
Аэда тихой песней до утренней росы
обманутое сердце любовно оборя.
И лишь Аэд бездомный в безумие не влип,
открыв в певучем сердце все Божьи чудеса.
И если от титанов вдруг задрожит Олимп,
Он песенною силой удержит небеса.
Покуда жизнь со смертью сплелись в любовный круг,
хватает Паркам пряжи Аэдовой судьбе.
Аэд и олимпийцам не жалкий раб, а друг,
истоки высшей силы найдя в самом себе.
Олимп, Аид и Тартар карая и леча,
Он – Гелиос всезвездный – в бескровнейшем бою
стряхнёт землян и Землю со своего плеча
и новою Вселенной проложит песнь свою.
2001
ГИМН БЕЛОЙ БОГИНЕ БРИТАНСКОГО БАРДА
Василисе
Я вспомнил то, что никогда не знал.
Я есмь покой, что всё крушит лавиной.
Весь из потерь, что гонятся за Мной.
Пророк-друид на грань миров позвал,
прощая только за грехи и вины,
карая грех безгрешности земной.
Я в племенной тщеславной дурноте
не выбрал ни Британии, ни Рима,
затем, что Я миры в себе ношу.
Я жизнь вместил в возможной полноте,
Я ничего презревши не отринул,
не покорён наживе и ножу.
Заброшен в битву четырёх стихий,
их непомерность Я разбил о меру
Тобою успокоенным умом.
Тебе неся деянья и стихи,
Я срезал животворную омелу
на Древе жизни золотым серпом.
Пою про души, скрытые в камнях,
алкающие гибели вселенных;
о пиках гор, скребущихся о дно;
о бардах на летающих конях;
о нас, от сотворенья мира пленных
друг другом, ибо Я с Тобой – Одно;
что гром молчанья с немотой речей
совокупляются в горчайшем блуде,
сладчайшим гимном пыл свой потуша;
что океан торопится в ручей,
а голова пророка – лечь на блюде;
и то, что Ты – души Моей Душа.
Спою как есть, а Ты в том побожись
(вольготно быть нелживыми, поди, нам!),
как, под ухмылки тлена торжества,
из тысяч переходов Жизни в Жизнь
Мне воскресать рабом и господином
Тебя, Моей судьбы и Божества.
По мановенью страсти помела
Моя судьба придумана не кем-то
во брачный там или внебрачный миг –
Ты, Матерь мира, бровью повела,
чтоб песней камни двигающим кельтом
в беспесенный Я заявился мир.
Спою Тебе Я сквозь экстаз да боль:
«Скорёженный попрёками благими,
у Вечности певец сильней судьи.
На Твой огонь Я движимый Тобой,
Единственная, Белая богиня,
сожгу всю жуть Моей людской судьбы!»
Изрёк велеречиво грозный галл
на холмах Рима: «Горе побеждённым!»
Тысячелетья ложь ту не избыть!
Но, кровию опившись, он налгал:
свечам, единым Пламенем рождённым,
друг в друге пасть, чтоб воедино быть!
Во Мне святыни королей и толп –
карающие капища и храмы –
хвостами в пыль кометы замели!
В соблазне жить Я свой увидел толк:
пройдя по жизни без людской охраны,
не в землю Мне сойти, а от Земли!
2003
ЛИРИЧЕСКАЯ-ОПТИМИСТИЧЕСКАЯ ПЕСЕНКА
– Они взяли да меня и высекли.
– Да за что же, за что?
– За образование моё. Мало ли
из-за чего люди могут человека
высечь?..
«Братья Карамазовы»
В руце ключик, рядом дверца
из публичных номеров.
Обезвоженное сердце
жаждет огненных миров.
Фрейдами необоримый,
ввысь паду из глубины
в гущу той Неопалимой
Благодатной Купины,
где не гибнуть века дольше
за бесстыжих от стыда,
где не требуются больше
голосующих стада.
Без причины, по причине,
коли сходни сожжены,
не вздохну о мертвечине
вроде Лотовой жены.
От бесовского догляду
в простоту лишь и одет,
Я без стука и доклада
ринусь в горний кабинет.
2004
КОШЕМАР
Когда Меня, слезливо скорчив рожу,
догрызла скорби по себе чума,
со Мною бывшим околела тоже,
и хворь ума.
Пропало литер и речей мычанье
о правоте правителей и вер.
И проступило сквозь ума молчанье
звучанье сфер.
Я отодвинул умственные брашна
и, всё ещё прищурившись на свет,
без окуляров разглядел отважно,
что есть и нет.
Успешно бросив самопожиранье,
набитый долгой падалью орёл,
сдал любопытным тайные желанья –
и всё обрёл.
В здоровом духе (виданное ль дело!)
предстала не укором молодцу
натуга мускулов – молитвой тела
Небес Отцу.
Киприда от Меня в гордыне дошлой
твердынь троянских сторожила брешь,
а тут сама вдруг убрала ладошку –
хоть ложкой ешь!
Зачать Мне Фебов страстию земною
хоть на людях возжаждал взвод Латон!
Все миражи, упущенные Мною,
легли в ладонь.
Но, отрясясь от грешного загула,
Я на собрании безгрешных тел,
громя себя, отрёкся Вельзевула
и его дел.
Прок научился выглядать в потёмках,
очам дурным ушами пособя,
и оправдал, без жеста для потомков,
всех и себя.
Сойдя с небес и вылезши из бездны,
без огненных мечей и без камней,
дружить домами ангелы и бесы
пришли ко Мне.
Я, кто учён был лишь на грош на медный,–
кум Нибелунгов и небесных зон!
Такой вот Мне пригрезился намедни
занятный сон...
2004
НАИВНАЯ ПЕСЕНКА
От крестца до окраин
мир с мозгов ошалел.
Даден Авелю Каин –
чтобы Бог пожалел.
Средь бесовского вою,
прямо к бездне скользя,
лишь один в поле воин.
И иначе нельзя.
Кат беду обрыдает.
Хлад до искр обожжёт.
Божий Сын оправдает,
коли бес оболжёт.
Приколочены руки –
чтобы вышел полёт.
Лишь сквозь адову ругань
херувим пропоёт.
Вся заумная мудрость
спеет в сердце простом.
Через смертную мутность
ясен Божий престол.
Пусть микстурой полезной
в горле ком не запить,
лишь забитую песню
Небесам не забыть!
Сворой недорогою
и задуман поклёп,
чтоб община изгою
отломала поклон.
Чтоб свеча не погасла
от расчисленных мер,
в руки даден Пегас нам –
на погибель химер:
помирив быль и небыль,
Царство Божье сказать,
на Земле и на Небе
развязать и связать.
2004
ПРИПАДОК САМОУНИЧИЖЕНИЯ
Я – первый поэт Эстонии...
Из услышанного автором
от молодых стихотворцев.
И Я – какой-то в Эстонии –
осанна сыну Давидову! –
что песенной тает истомою
иконному лику да идолу.
Ну что ж, коль «первые» начали,
то есть делать жизнь свою нам с кого,
за веру и кротость назначенным
лесничим леса Бирнамского.
Пропарен молвой облыжною,
залечен судьбиной-мамушкой,
от стука по лбу булыжником
стал краеугольным камушком.
По-Божески, с хитростью тварною,
шепчу не губой, а челюстью.
Алхимией злой гитарною,
псалмами рычу как ересью.
Просолены солью аттической,
архангеловы и лемуровы,
вам сменят и код генетический
те песни – гулямы Тимуровы!
И стёжки-дорожки Мои ровней
любой теории ржавыя!
И власть не делить над миром Мне
и с «бездной» – бабьей державою!
Последний поэт Эстонии
пред Вечностию во времени...
Нукерам хвальбой со стонами
плясать у ханского стремени!
Для Бога души погубителю,
в столице мира иль где ещё,
лежать Тимуру-воителю
в ногах у бродяги-дервиша.
Сквозь смерть протянется дале путь
за фабулой интриганскою.
Изречь что-нибудь когда-нибудь
и болвану тьмутараканскому!
Простить всем сверхоскорблённейшим!
И, постного как скоромного,
любить всем самовлюблённейшим
Меня вот такого скромного.
2004
ФИЛОСОФИЧЕСКИЙ ЭТЮД
Посвящение Наталии Гайслер
Несчастие пришло, несчастие уйдёт.
Всё то, что не дошло, само Меня найдёт.
Ну гол Я, как сокол – чтоб взять – не прогадать.
Возьмите ваш закон – Я вспомнил Благодать.
Тетеря из тетерь, чужой своей судьбе,
Я жду-пожду потерь, чтоб всё открыть в себе.
Воюют Жизнь и Смерть виной и правотой.
Я ж дружбу смею сметь и с Этою, и с Той.
Под пенье бомб и лир влюбляю, не маня.
И превращаюсь в Мир, а Мир течёт в Меня.
Певец недорогой молчанья и речей,
Я тот же и другой, лишь Божий и ничей.
Несчастие пришло, несчастие уйдёт.
Всё то, что не дошло, само Меня найдёт.
Ну гол Я, как сокол – чтоб взять – не прогадать.
Возьмите ваш закон – Я вспомнил Благодать.
2005
МЕЖДУ ЖИЗНЯМИ
Безнадежность – беззвучие воя,
океан без воды и челна,
оскопленье безволья и воли
и судьба ни бела, ни черна.
Забиванье лазури и тучи
в гладь свинцовую книжных морей.
Безнадежность – Голландец Летучий
с головою бескрылой Моей.
Дом сгоревший – мечта новосёла,
и фемида с юродивых губ.
Безнадежность – Мой Роджер Весёлый,
сэру Фрэнсису давший отлуп.
Бескорыстье в полшаге от клада.
Перст Давидов без струн и колков.
И ни песен уже, ни доклада.
И ни снятых с трибун и голгоф.
Битвы брачные, что не постыли –
плевел буйный простынных полей.
И оазис уже без пустыни,
безнадежно иссохший по ней.
Вакханалия сброда апатий
к накоплению и дележу,
единенье народа и партий –
не для нерьвенных финт, доложу!
Эта штука и «Фауста» круче…
За день до помило’вки побег…
Безнадежность – Мной стащенный ключик
от заклятых надеждой побед.
2008
ПОЗАПРОШЛАЯ ДОЛЯ
Моё счастие всё не согреет Мне кровь,
Бесам под ноги сдуру скатилось!
И штампуют Мне веки ушедшие вновь
Всё, что там помереть не сгодилось.
И поднесь те личины для шеи грузны! –
Разорви или съешь, но не пялься
На веков неразгордиевые узлы,
До костей ободравшие пальцы!
…Я плыву по неверной галерной весне –
Мне тут оченно рады-не рады!
Я девятый на тяжком скрипучем весле
В клокотаньи плывучего ада.
Здесь бывало и скопище алых сутан
Лишь добычей весьма небольшою!
А однажды на ней сам османский султан
Вышел в море с алжирским пашою.
Про Кастилию песни иль там про Леон
Всё с утра навевает нам с ветра:
Где-то рядом испанский идёт галеон,
Полный золотом Нового света.
За три дня половину чуть бывших людьми,
Торопясь на сияющий Запад,
Энергично и честно бодрили плетьми
И дышащими бросили за борт.
Карой Вышней себя я безбожно луплю –
Плёткой боцманской душу натешь ты! –
Но ноздрями я ветер упрямо ловлю
Веры слабых – могучей надежды!
И галера несётся, чтоб мне повезло,
Сухожилия рвутся от гребли!
Душу в кровь я расшиб головой о весло,
Чтобы жребий мой вылез на гребни!
И грядущие не угадал дали он –
А потёрся бы борт о борт даже!
А галеру расшибло бы о галеон,
Иль его об неё в абордаже.
И осыпятся числа и тех и других,
И последние явятся в первых –
Не с ножами в зубах и не в мышцах тугих,
А ясней бриллиантов и перлов!
Перережутся весело эти и те
И затихнут в погибельной дрожи!
И очнуться опять мне в святой простоте,
Что любых умудрений дороже:
С головою заройся иль в небо сорвись –
Ни отпустишь судьбу, ни удавишь,
Изойди от безделья, в трудах разорвись –
Ни прибавишь себе, ни удавишь.
…Но покуда Я вручен чужому судье
Под пяту, да об этом стара весть!
А галера несётся навстречу судьбе,
Разминуться с судьбою стараясь…
1998, 2011
ЛИРИЧЕСКИЙ МЕЛОС
ПРОСТЕНЬКАЯ ПЕСЕНКА
Задирая голову,
без мучений мученик,
Я звезду с небес зову,
растопырив рученьки.
Не идёт ко Мне звезда –
прочь летит капризная.
Только светом по глазам
как росою брызнула.
Да и вовсе не росой,
а водой студёною!
Поперхнулся Я мечтой
недоговорённою,
постоял, погоревал
на траве некошеной
да и в темень зашагал,
один-одинёшенек.
1984
FATA-MORGANA
Раз обоих надмирная даль поманила,
Мне открой материк за пределом морей,
каравелла Колумбова "Санта-Мария"
с парусами, надутыми страстью Моей.
Совпадая с дыханием Божьего грома,
наша воля вперед поколеблет миры,
как пират-капитан, ошалевший от рома,
крикнет: «Вздёрнуть на рее былые пиры!»
К чёрту эхо давно отыгравших каденций,
что фальшивили нам и звучали не в такт!
Мы пред новой судьбою чисты, как младенцы,
пьём из Божьих ладоней любовный нектар.
Бросим за борт с презреньем дублоны, пистоли –
ведь на них не купить над собою побед.
Из своих небывалых любовных историй
отчеканим для любящих груды монет!
Поскрипевший веслом на галере разбойной,
у которой акулы изгрызли бока,
адмирал каравеллы, бегущей раздольно,
за лежащих на дне пью Я с грогом бокал.
Не доплывших к мечте сладостно-окаянной,
их помянет сердечно наш песенный стих –
и ответят они нам со дна океана,
пожелав от души быть счастливее их!
Без опоры пройдём над сжирающей бездной,
все законы людские в себе замоля.
И седой альбатрос крикнет из поднебесья:
«Вы доплыли, счастливцы! Глядите – земля!»
2003
КАРДИОЛОГИЧЕСКАЯ ПЕСЕНКА
Додумались миром до глаз из орбит,
в которых петля и сума.
Но молот сердечный беззвучно дробит
гробы чёрных тюрем ума.
Возводят верхи, затвердивши зады,
себе и потомкам на страх.
Но корчатся Семирамиды сады
в безродных сердечных кострах.
Отведаем сомы и горе пропьём,
коль взялись за песенный гуж.
И сбросим рассудок истлевшим тряпьём
с божественных огненных душ!
Во мраке узреть Нибелунга кольцо
для песен заклятой страны
зажжём вдохновенье с обоих концов
под голос небесной струны.
Христовою славой окажем позор,
под скрежет зубовный судей,
завяжем в поющий свободный узор
все нити безгласных судеб.
Что огненный хмель, наш и ваш и ничей,
уже во все чары долит,
заместо высокотрибунных речей
споём, как Орфей и Давид!
2004
ДЕРЕВЕНСКИЕ СТРАДАНИЯ
Воду прошед яко сушу
и Египетского зла избежав,
пою Богу моему дондеже есмь.
Лесков, "Соборяне"
Вышел с песней гармонист
погулять-пройтиться –
вейсманист и морганист
посередь партийцев!
Но внутрях да и вовне,
и в ладошках нету
ловкой специи во Мне,
ну и партбилета.
Мне бы роздыху глоток,
помолчать немного,
погодить бы хоть чуток
вопиять на Бога.
Вилась да и завилась
побродяжка панной...
Клевета позавелась
от мокроты банной.
Под монодию ворон
аж девятым валом
клевета со всех сторон
семо и овамо.
С ней бы выжить на авось
перекатной голи,
чтобы счастье занялось
от любви и горя.
Увело б не под навес,
молча приласкалось,
полыхнуло б до небес
и не расплескалось, –
чтобы хоть напоследях
в жизни скоротечной
поубавить лёд в людях
силушкой сердечной.
Храм сердечный покрепить
и не уходиться,
чистой песней покропить
как святой водицей.
А судьбина, коль найти,
как щенка оближет,
чтоб по лучику пойти
к солнышку поближе.
2004
ПЕРЕМЕНЧИВАЯ ПЕСЕНКА
А мои ти куряни свeдоми къмети:
подъ трубами повити,
подъ шеломы взълелеяни,
конець копия въскърмлени...
Слово о полку Игореве
Бури дуют перемену –
Мне ли их перебороть?!
Скоро сердце перемелет
что нельзя перемолоть.
Скоро Господом проститься,
что, резонам не учась,
вышел с лирой Я пройтиться
в воровской нелёгкий час.
Знамо, сердце не солгало,
за погибель заманя:
невозможное взалкало
невозможного Меня!
Пусть от рыкающих скимнов
не купить нигде доспех,
так, безбронный, Я до гимнов
и без солнышка доспел! –
чтоб сокольего полёту
да под трубами повит,
окаянному болоту
оказал безгрешный вид.
Звоном лирным, не руками,
из Аида, раз хочу,
скоро Я Сизифов камень
за Олимпы закачу!
И, осýжденный за удаль,
путь на росстанях найду,
коль не зацеплюсь за угол,
то помалу и дойду –
не за мзду, а за идею
обрядить, коль дорасту,
еллинов и иудеев
потрудитися кресту!
2005
СОННАЯ ЯВЬ
Я во сне взлетел за поднебесье,
за земные горы и моря,
где не властны ангелы, ни бесы –
только воля и мечта Моя!
Удалось же просто и без боя
выйти из святых и грешных пут,
поклониться злобной смертной боли
и ступить на тёплый Млечный Путь.
Гонит ввысь за муку постижений
всех пороков Евиной змеи
в спину ветер бед и достижений,
отрывая напрочь от Земли.
Сферы разрываючи разбойно,
разгоняю тамошних ворон.
И пронзают времена безбольно
пиками Меня со всех сторон.
И смешно одет в гордыни латы
сбитых наземь раньше лет Денниц,
восхожу в безгрешные палаты
Юного и Ветхого деньми,
под ноги не полагая страха –
выше взлёта сокрушенья несть!
– Ты искал восставшего из праха –
вот Я пред Тобою, весь как есть!
На Земле Я нищеброд и лодырь,
всё кружусь с чертями как с людьми!
Дай спою Тебе, стряхнувши одурь,
что-нибудь о жертвенной любви!
Лирный лад Мой и цели́т и це́лит.
Не хотел – а Время обогнал!
Среди мёртвых кто же их оценит –
ворох искр сердечного огня?!
От себя и туточки не деться –
бесом в рёбра песенка Моя!
Спел Ему бесхитростно, как в детстве,
кое-что Я. И услышал Я:
«Жаль, что некому послушать выше –
полный банк Тебе, малец, за кон!
Верю, что повалишь чистой виршей
людям многобожный их закон.
Сор обид Твоих неинтересен,
не дороже жухлой половы.
Зачерпни ещё огня для песен,
чтоб от сердца, а не головы!
Не смотря на скорченные рожи,
знай ворочай песнями кули!
Пой землянам до сердечной дрожи,
только вместо песен не скули!»
...Но сошли живительные грозы.
Вновь Самсон под тяжестью Далил.
То ли Я очнулся здесь от грёзы,
то ли просыпался в той дали...
2005
РОМАНС РАЗВЕДЁННЫХ СУПРУГОВ
Я сам по себе, ты сама по себе...
Игорь Шаферан
Ей налево, мне направо,
Ну, и до свидания!
Строки песни из к/ф «Девушка без адреса»
Разучены роли, назначены цены,
и выдано всем по привычной судьбе,
чтоб нам разыграть на любительской сцене:
Я – сам по себе, Ты – сама по себе.
И нам наши роли шипели суфлёры,
чтоб помнили текст и не рвались в побег,
чтоб не забывались на сцене актёры:
«Я – сам по себе, Ты – сама по себе».
И мы заходились в обиде-капризе,
в сведеньях счетов, как в немирной гульбе –
не вышли из образа в сей антрепризе:
Я – сам по себе, Ты – сама по себе!
Мы бодро месили прокисшее тесто,
чужую судьбу легковерно любя...
Но кончено время придуманных текстов,
и надо сказать что-нибудь от себя.
А что же мы стоим одни, друг без друга:
без подвига жизнь и земля без небес?..
Чужие слова – как февральская вьюга.
Мы, ей покорясь, отреклись от чудес.
И мы разойдёмся красиво и браво
навстречу иной бесприютной судьбе:
Я, скажем, налево, Ты, скажем, направо.
Я сам по себе. Ты сама по себе.
2006
ПЕСНЯ ОДИНОКОГО ВОЛКА
О, привет тебе, зверь мой любимый!
Ты не даром даёшься ножу!
Сергей Есенин
Лес и звери – земле оправа.
Здесь всё честно – в земном раю.
Но живут законом облавы
те, кто вышли по душу Мою.
Всё закон их в мозги их сгрузит:
где там запад, а где восток.
По закону Я должен струсить
и пропасть, виляя хвостом.
С утречка Я уже в загоне,
выгоняемый на беду.
Но на их закон беззаконьем,
аки тать в нощи, нападу.
Псины вновь заведут по приказу
лай постылый свой как чужой.
Но плюю Я на их проказу,
чистый телом и чист душой!
Мертворожденным только стаей
уходить от лихих годин.
Ну а Я-то, волчина старый,
знаю: волен лишь кто один!
Только с Неба грядёт подмога,
только с Небом речь поведу!
Одному лишь ходить под Богом,
а не стаду на поводу.
Я на то, что боками вызнал,
и поставлю свой волчий век:
не от выстрела, а на выстрел
беспощадный направлю бег!
Чистым риском, а не подлогом,
Я закрою кому-то свет.
Невелик этот грех пред Богом,
да и вовсе греха тут нет.
Для раскрытий себя (да и сжатий)
отодвину смерти засов.
На Меня одного доезжачий
вывел нынче до сотни псов.
Пробежать коридор свой годен
Я сквозь пули и сквозь клыки,
на безгрешном пути к свободе
оставляя души клоки!
Братний век оправдав и отчий,
Я на смерть бегу оттого.
Не хлещи ты псов, дурень ловчий –
ну куда стае на одного!
Целый день я купался в неге,
рвался ввысь из двужильных жил!
Только к ночи ушёл по снегу,
окровавлен, в Новую Жизнь.
И доступен мечтам годимым,
не выгадывая ничего,
Я привольно спою родимым
песню сердца сквозь волчий вой!
Петь не сердцем не приневолишь!
Ну а лживого ложь раздерёт!
Вправду – песня то или вой лишь –
худо-бедно, Бог разберёт.
2007
БЛАГОДАРЕНИЕ
Запало в душу навсегда,
Я всем поведаю про это:
Вы жестом царственным тогда
спасли Поэта.
Не позабуду и спою
как Мною нищета глумилась,
а Вы Мне, Падшему, свою
явили милость.
По Мою душу мор и глад
кидали жребий: чёт иль нечет,
но Вы, Небесной воле в лад,
смахнули нечисть.
Мразь ввечеру и поутру
сыта лишь Нашей кровью снова.
А Мы, былинки на ветру, -
лишь Божьим словом.
Мы бешенством, попав в бедлам,
не обожрёмся и не треснем.
Сначала Слово было Нам.
И Им воскреснем!
2.10.2008
ЭЛЕГИЯ
И лукаву и просту –
всем дойтить до погосту.
Всем там будет по росту
без чинов и обид!
Колея неотвратна:
больно иль аккуратно,
всякий, мирный и ратный,
дрогнет, смертью побит.
Быстроногою датой
будь тверёз иль поддатый,
час приидет, когда ты –
ни назад, ни вперёд.
Долг бездонный и справу,
и бесчестье, и славу –
умыкнув и по праву –
всё тот час оберёт.
Я ж, хоть лопну, хоть тресну,
хоть солёный, хоть пресный,
во гресех, а воскресну –
лебеда-чернобыл!
Ваших пакостей мытарь,
свежей песней умытый,
за аккорд неумытный
стану краше, чем был!
Через хо’лмы, овраги,
терема и бараки,
Я скрозь пляски и драки
думки кровные свёз, –
без гордыни и страху,
отряся глыбы праха,
через смертную плаху, –
ввысь, за россыпи звёзд!
2002?
БОЯНОВА ПЕСНЬ
Я без толпы силён, но голос Мой негордый,
хоть не берёт «на чай», с эстрад и не реком.
Трубят в глуши времён все три Моих аккорда,
обрушив невзначай немой Иерихон.
У всех Я на виду, хотя не замер в зале, –
сердечное литьё застылостью не врёт! –
чтоб птицы на лету уже не замерзали
и чтобы их людьё не убивало влёт.
Бестрепетно глядит Огонь грядущих зорь на
заявленную честь громам казённых лир.
А песни из груди, раздавленные зёрна,
всё норовят процвесть в нерукотворный мир!
И в песенном огне расту из-под колёс Я.
Кто в узах! Погоди и не околевай:
уже взошли оне – сердечные колосья
в разорванной груди – Христу на каравай!
?
ВЕСЕННЯЯ ПЕСЕНКА
Василисе
Не держало стремечко чёрненькое времечко
и не подносило стременной
да и забугорною долю непокорную
обносило дальней стороной.
Богом всё не узнанным, бесами не взнузданным,
нам очаг давно и склеп и дом:
с разодра’нным воротом, окаянным городом
как по полю минному идём.
Рыла тут недужные, потому – центрюжные,
даже вхолостую всё жуют!
Те же, кто не чурки, а добрые и чуткие –
все не в нашем городе живут.
Хоть не дело кляти, а тую демократию
как бы разъяснить да и в расход? –
чтоб, собравшись с мыслями, между дел не свистнули
ночи темь и солнечный восход.
Массам клясться бесами, Цезарю же Цезарево,
хоть сему не верит ротозей.
А у Бога Вышнего, у царя, у нищего
не было и нетути друзей.
На земле, на небушке не насытят хлебушком.
Дальше – больше этого. И всё ж,
лжой в Меня лупимая, не журись, Любимая –
Цезарево счастие везёшь!..
2009
ОДА
Посв. Марии Алексеевне Розенблит
Наши груды томов - на манжетах пометы,
и толкает Сизиф трудодней воз - на суд.
Но заклятую жизнь расколдуют поэты
и сердечным огнём до Небес вознесут.
Чтоб расставила всех Наша чуткая лира,
что мудрее и Вас, и Меня, и других,
боги в нарды сошлись, на доску злого мира
щедро бросивши горсть Наших литер тугих!
И не то чтоб они, под смешное лабанье,
были гордым богам долгожданно-милы,
но - с катушек аид от струны колебанья,
и негромкий аккорд сотворяет миры!
Вы (и Мы!) приналягте вовсю да наярьте,
чтоб колымский этап ломанулся бы в зал!
Да ещё б отыграл Наль свою Дамаянти
и воскресший Геракл Гебу на руки взял!
Коль без Нас не уйдут в Эмпирей пока рельсы,
просквозим до костей вертухаев и сонь!
Но на смертном юру Вы да Я погорельцы -
помним нежно всегда лишь про спички и соль.
Отпустите, что спел фениксов и гиен Я,
ещё более то, что сегодня не спел!
Побредём в Небеса без вранья и гниенья,
раз и Души и Плоть - все из музыки сфер!
2010
ПЕСНЯ ЛАНСЕЛОТА
Посв. Юлии
Божий зов жесток, будто меч в груди,
Чище горных вод, горячей огня!
Ты на подвиг Мой Меня проводи,
И сквозь вой всех бурь Ты услышь Меня!
По Земле и Небу ведёт Арктур.
Гвиневерой Я, как бедой, палим.
Взревновал ко Мне сам король Артур!
Только Мы с Тобой посмеёмся им.
Голову шальную, вживаясь в роль,
За игрушки мира Я не сложу.
Что Мне знатность дамы и что король?! –
Я иным веленьям дотла служу!
Мой пожар Души и литая стать –
Не штаны из тьмы, в мире сущей, свить:
Но чтоб силе смерти противустать
И её в Рожденье пресуществить!
Факел Мой в беде – светоч глаз Твоих,
Я богат Тобою и в нищете.
Дух Святой почиет на Нас двоих,
Твоё имя – знак на Моём щите.
Много выиграл, но не доиграл
На стремнине да и на берегу.
Но Твой образ Я – истинный Мой Грааль –
В Монсальвате-сердце уберегу.
И в безлюбье жить привелось давно,
Но с огнём в крови был да вышел слад.
Именем Твоим только Мне дано
Победить тщету всех смертей и слав.
23 ноября 2011 года.
СОНЕТЫ
ПЕСЕНКА СОВРЕМЕННОГО ОДИССЕЯ
Сонет I
Не веря лжи, решил наверняка
услышать сам, плывя через Тиррену.
Но снова косоротая Сирена
надула Одиссея-дурака.
Порвал канат Я, ободрав бока,
и бросился за ней в морскую пену,
пойдя ко дну. А нежить вдохновенно
глумится вновь и лжёт издалека.
Под гнётом разрушительного лада
разрыл Я гиблый омут головой,
не различая ночи здесь и дня.
Но вновь эгидоносица Паллада
сказала Мне: «Не бойся, Я с Тобой!» –
у Посейдона выпросив Меня.
1999
БРЕД ЗАМЕРЗАЮЩЕГО
Сонет II
Подол зимы рванув, как меч наружу,
земную плоть задорно заголя,
шагнула оттепель на ложе стужи,
весенний дух в объятьях закаля.
Ломая льдины в радостной работе
без паруса, кормила и весла,
стремлю туда свой одинокий ботик,
где есть причал и новая весна.
Из Афродит не сотворив кумира,
Аресу бранному вернув свой меч,
Я в ту весну беру одну лишь Лиру,
лишь ей надеюсь голову сберечь.
И нет во Мне ни веры, ни безверья,
а жажда выжить и осилить Зверя.
2003
СИЛА БЕЗУСИЛЬНАЯ
Сонет III
Посвящение Алле Барлиновой
Раскачивай планиды, Лира,
и пособи, себе верна,
пройти Аэду толщу мира
путём зерна.
Звук чистый с неба наземь сбили,
хоть персть беззвучна и черна,
чтоб песен проросло обилье
путём зерна.
Страданьями прорежет крылья,
хотя стезя Его земна,
из Одиночества Всесилье
путём зерна.
Паденьем высь свою спасём.
И в Боге всё, и Бог во всём.
2003
ГИТАРА
Сонет IV
Гнева Фебова ножны,
благодать мочь и сметь.
Мой пифийский треножник
и Пифонова смерть.
Развалили вы сутки
в мириад Солнц и Лун –
для земного рассудка
шесть погибельных струн!
Кладезь доли небесной,
на Земле удержись!
Чем чудеснее песня,
тем правдивее жизнь,
что воскреснет с основы
силой музыки слова.
2003
ДОН КИХОТ
Сонет V
Я книгами прорыл свой тайный ход,
отверженностью к Славе срок расчислил
и в Царство Божье людям путь расчистил,
во зле лежащий мир позвав в поход.
Неистовый Роланд грызёт Мой ум,
и Амадис во сне явился вещем,
сонм их прекрасных дам Мне рукоплещет.
И жажду битвы Я, устав от дум.
В Бессмертье рвётся грозная душа,
и конь нетерпеливо бьёт копытом!
Но этот мир величьем не напитан –
и за Бессмертье нé дал ни гроша.
Но этим подвиги Мои ценнее.
Лишь бы ждала их донья Дульцинея!
2005
MODUS VIVENDI
Сонет VI
Плоть почуяв упруго,
как с известных услуг,
вожделеют друг друга
Мои буква и звук –
вниз рассыпаться бесом
или в Небо упасть –
Мне и Муромским лесом
с песней не запропасть.
В платной жизненной давке
без билетов и виз
шею крепче удавки
сделать, хоть задавись –
сдюжат Лира и Речь,
Мои посох и меч.
2005
SANCTA SIMPLICITAS
Сонет VII
Адским полчищам себя являющий,
белый свет от них загорожу.
Угожу Я Силе Обновляющей –
и Её собой заворожу.
Небеса за столько эр изъездились
звёздами зевакам на позор…
Разгоню усталые созвездия
и сведу в невиданный узор.
Всем распятым зорькою весеннею
как-нибудь, святая простота!
заменю погибель на спасение –
и не пользы для, а просто так! –
постепенно иль в один присест.
Бог не выдаст, коль свинья не съест.
2006
МОЯ ГЕФСИМАНИЯ
Сонет VIII
Аз велегласно пел всему,
что дивно годен на удой.
Кормил морокой Вельзевул,
как поросёнка на убой.
Но душу живу без порток,
что, как топор, пошла ко дну,
омоет Огненный поток,
все жизни согласив в одну,
чтоб стал пиита-коростель,
стомаха ради окаян,
распят на Огненном кресте
для песен в звёздный океан.
До крови душу обдери,
но чашей сей не обдели!
2006
УДИВЛЁННАЯ ПЕСЕНКА
Сонет IX
Прокажённых Небо убеляет,
хоть глаза и двери затвори.
Горе лечит. Счастье убивает.
Дивны, Господи, дела Твои!
Запоёшь, коль с вороньём не граешь!
И надёжней будет без надёж!
Одолеешь, коли проиграешь.
Растеряешь всех – Эдем найдёшь.
Не сытней, но, в общем, интересней,
как дышать не станут разрешать.
Вот отнимут всё – и сможем песней
созидать миры и разрушать.
Не построить ангельских чертогов
без чертей и, скажем, без чертовок.
2006
ПРОМЕТЕЙ ЗЕМЛЯНАМ
Сонет X
Я землю, как птенца, согрел в своих ладонях,
волок Пандорин воз, заворотив скулу.
И так сего ларца дарами Зевса донял,
что вздёрнут, как на гвоздь, на хладную скалу.
Но силища Огня не закрутила кран свой –
Я от надрыва жил на передых распят.
Огонь, лишив Меня объятия Пространства,
Мне Время обнажил с макушки и до пят.
Мне холод не смолоть эпохи, а не годы.
Но вижу: в вас уже свой прожигает лаз
пылающая плоть божественной свободы –
поруганной душе невиданный соблазн!
Чтоб смерть в Аид сошла, на подвиге бессменьте,
ведь боль Моя зажгла всесилье и бессмертье.
2002?-2007
ПОЭТ
Сонет XI
Юлии
Ваш апокалипсис гонит Меня
в пламени ночи и в темени дня.
Путь Мой безлюден, бездомен, далёк
по бездорожию Божьих дорог.
Сердце пылает и студит висок.
Тяжек Мой посох и жребий высок:
не получать, а из сердца добыть
и не казаться, а только лишь быть.
В прахе житейском чудак и профан,
воли Небес тайный иерофант:
судьбы планет в полымя и в огонь
вольно бросать из ладони в ладонь,
несть в Эмпиреи опять, как вчера,
ношу Атлантову легче пера.
2007
|
Все опубликованные здесь стихотворения являются песнями. Это уведомление – не просьба о снисходительности к их форме и содержанию, а предложение не только увидеть текст, но и услышать его. Потому что, по убеждению автора, любое явление можно доводить до нашего сознания не только умом и не одним каким-то чувством, или двумя, а сразу пятью. Даже шестью. А в грядущем вероятно и большим числом, если все они не переплавятся во что-то одно. И если стихотворению ещё только предстоит проявить в человеческом сознании свой неповторимый цвет, запах, осязаемую форму, вкус (стихи ведь пища для ума и сердца читателя и слушателя), а вернее – игру запахов, цветов, осязательных и вкусовых ощущений, то звуковую сторону стихов некоторые авторы открывали с незапамятных времён: Орфей, Давид, Гомер, Арион и многие другие аэды, трубадуры, миннезингеры, гусляры, акыны и т.д. свои стихи представляли песнями. Более того, они (может быть) и не подозревали, что их стихи нужно только читать. В настоящее время это соображение разделяют авторы-исполнители своих песен, в просторечии барды. И на этом поприще есть замечательные удачи. А самых удачливых каждый может определить сам, чтобы нам не спорить. Ибо у общества довольно имён песенных лидеров, от великих до ужасных.
